Крис Муни - Жажда мести

– Прости, Тейлор.

Она кивнула, но не оглянулась.

Джек распахнул заднюю дверцу и закинул чемодан на сиденье. Раздался пронзительный крик:

– Дядя Джек!

Рейчел подбежала к нему. Она смотрела на него, и вдруг Джек увидел свою неродившуюся дочь. Увидел жизнь, которой не суждено было появиться.

– Что случилось, дорогая? – спросил он, натянуто улыбнувшись.

– Ты не обнял меня на прощание.

– Ты права. Извини.

Он опустился на одно колено.

– Я люблю тебя, дядя Джек.

Рейчел поцеловала его. Он обнял ее в ответ и уселся на заднее сиденье такси. В окно он видел, как Тейлор взяла девочку на руки. Они принялись махать ему вслед, словно мать и дочь, которые прощаются с отцом. Он никогда не сможет забыть эту картину.

Он помахал в ответ и отвернулся, потому что боялся, что они заметят внезапную печаль, которая воцарилась в его душе.

Сиденье было неудобным. Его кожа… казалось, она вибрирует. Это было очень странное ощущение.

«Это просто нервы, – подумал он. – Немножко выпить, и все будет в порядке».

Он смутно ощущал, как во рту возникает странный привкус. медленно нарастающая жажда, которую, как он знал, водой или выпивкой не утолить.

Зазвонил мобильный телефон. Он сунул руку в карман.

– Это я, ваше подсознание, – сказал Малколм и рассмеялся. – Волнуетесь?

– Все в порядке.

«В последнее время ты чересчур часто это говоришь, – сказал голос. – Ты в этом уверен? Тогда почему ты чувствуешь, словно вылезаешь из собственной кожи?»

– Вам точно не нужен эскорт? Я в этом деле преуспел.

– Уверен, да, – ответил Джек. – Что будете делать?

– Изучать недвижимость.

– Недвижимость?

У Джека на языке уже вертелся следующий вопрос, но тут подошла стюардесса и попросила выключить телефон.

– Мне пора.

– Ярость и желание, боль и радость, они все из одного источника. Помните об этом, когда будете смотреть в его глаза. – Флетчер положил трубку.

Джек убрал телефон. Он устал думать. Устал разгадывать скрытый смысл слов и знаков.

Он закрыл глаза и, засыпая, увидел некий разум в форме чердака без окон, темного и неприятного, гнилые деревянные планки и стропила отдают плесенью и тленом. В тишине, наполнившей горячее, темное пространство, билось черное сердце, утробно ухая, словно лихорадочный пульс умирающего человека. Где-то на заднем плане слышался веселый смех Майлза Гамильтона, которому это все очень нравилось.

Последний коридор был освещен рядом флуоресцентных ламп. Единственным источником дневного света оставалось высокое окно в конце коридора, забранное белой металлической сеткой.

Джек шел за санитаром по имени Рик, уперев взгляд в пол, покрытый белым линолеумом, стараясь освободить разум от мыслей и чувств. Из-за запертых дверей доносились крики и бормотание. Джек с трудом переставлял ноги, словно он много месяцев пролежал в постели. Ладони его вспотели. Он чувствовал, как Рик изредка бросает на него косые взгляды.

– Доктор Войлс сказал, что я смогу поговорить с ним наедине, – сказал Джек хрипло, словно его горло было забито ватой.

Санитар кивнул. Тишина. Его шаги эхом отдавались в душной тишине больницы. «Слишком быстро», – подумал Джек. Слишком громко. Он пошел медленнее. Свободная походка. Неофициальная встреча двух умов. Такие вот дела…

– Чем он занимается? Доктор Войлс как-то туманно выразился.

– Много читает. Книги по химии и физике, по математике, название которых я даже выговорить не могу, – ответил санитар. – Он переписывается с исследовательской группой из Токио, которая занимается чем-то вроде ускорителя частиц. Но большую часть времени он просто сидит и… – Он покачал головой.

– Что?

– Я вот думаю, откуда он знает столько всего о людях. О нашей жизни вне больницы, о наших семьях, о том, чем занимаются жена и дети. Словно он живет в нашей голове, видит то, что видим мы. Жутко. Многие избегают его.

Джек смотрел прямо перед собой. Дверь была уже недалеко.

– Вот вам пример. Был у нас один санитар, недавно женился, очень тихий, весь в себе. Однажды в пятницу он принес Гамильтону завтрак, и Гамильтон начал расспрашивать его о парне, которого он подцепил накануне вечером. Гамильтон назвал гей-бар, имя того парня. Он знал, где живет этот санитар. Он знал все. В тот же день этот санитар уволился и переехал жить в другой штат.

Джек знал, что Майлз постарается затянуть его в трясину прошлого, захочет показать, что даже через столько лет он может контролировать его жизнь. В самолете Джек восстановил то холодное, бездушное духовное естество, которое подавит сумасшествие Гамильтона и позволит выработать определенную стратегию. Через многочисленные щели в ментальной защите он слышал Аманду, которая пыталась поговорить с ним, видел образы из спальни. Он стер все это, сфокусировавшись на четвертой семье.

– Он много думает о вас, – заметил Рик. – Однажды… это было несколько лет назад… я зашел покормить его и увидел ваше имя на листе бумаги. Он до сих пор у него. – Рик нахмурился. – Знаете, сюда приезжали психиатры со всей страны, чтобы попытаться расколоть его. В конце концов они пришли к тому же выводу, что и я: у этого парня в голове болото. Если хотите знать, о чем он думает, засуньте руку в унитаз до того, как спустите воду.

Они подошли к двери. Рик нашел на связке нужный ключ и посмотрел на Джека. Джек стоял в стороне, чтобы через окошко в двери Гамильтон не мог его увидеть. Рик отпер дверь.

В груди у Джека словно надулся воздушный шар, в голове звенело. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание, пока в легких не началось жжение. Выдохнув, он подумал о четвертой семье и вошел в оглушающую тишину голого белого помещения из стали и бетона.

Свет ламп был приглушен. Майлз Гамильтон сидел за решеткой за столом и быстро что-то писал в блокноте, прикрыв лицо левой рукой. Под блокнотом лежала толстая пачка бумаги. Возле локтя Гамильтона стояла пенопластовая чашка с овсянкой и лежала пластиковая ложка. На полке, прикрученной к стене, видно было полдюжины книг по математике.

Гамильтон поднял указательный палец, чтобы его не прерывали, пока он не допишет. И Джек воспользовался моментом, чтобы рассмотреть его.

Гамильтон за эти годы почти не изменился. Словно его законсервировали с помощью формальдегида. Короткие светлые волосы были зачесаны назад, бледная кожа напоминала пергамент. У него было худое мускулистое тело, как у пловца. Больничная роба нескладно висела на нем. Только одно в нем изменилось – возраст.

Теперь Майлзу Гамильтону было двадцать шесть лет. Тогда ему было девятнадцать.

«Девятнадцать! – подумал Джек с яростью. – Он до сих пор мальчишка. Меня перехитрил мальчишка. Мальчишка убил мою жену и разрушил мою жизнь».