Андрей Буровский - Медвежий ключ

Минут через десять будут все, кому надо: и врач, и машина, чтобы увезти покойника, куда положено. А ведь зацепок никаких, Данилов. Дело безнадежное, невнятное. Еще один охотник. Если считать только с Тубергером и Ивановым, Ануфриев будет третьим, — всех трех убили вот так же, в собственных домах. Если считать Тугаринова, то случай уже четвертый. Тугаринов, с одной стороны, охотник, с другой, дело было не в доме; Тугаринов шел по дороге, и на него напали из засады. Ничего не взято, ни у одного из троих… четверых. Никому ничего эти люди плохого не сделали. Никто им никогда не угрожал. Охотничьих угодий не делили. С чужими женами не спали. Отродясь ничего не украли. И вообще бизнесом не занимались, всю жизнь честно работали. Тогда — скажите на милость, за что?! Данилов знал, что если убивают — то за что-то. Он, конечно, читал Сименона, слышал рассказы. Но в его практике «так просто» никто и никого не убивал, и Данилов в такую возможность как-то и не очень верил, что бы там не писали в детективах. Четыре убийства без мотива? А почерк один, верно ведь? Значит, есть кто-то, у кого есть причина рисковать, есть мотив беспощадно врываться в дома, убивать охотника за охотником. Мотив безумца? Может быть, какой ни есть, а мотив! Этот мотив и есть точка, в которой все сходится, — и поведение этих четверых, и их обидчика, и какие-то неизвестные счеты. Кто-то нахально бросил ему вызов… Бросил кто-то, у кого своя логика… может быть, и логика маньяка. Но дело даже не в том, маньяк этот тип или никакой он не маньяк. Кто-то делает отвратительные вещи и хочет скрыть их ото всех. Данилов знал, что не будет ему покоя, пока он не узнает, в какой точке сходятся эти четыре убийства.

…Так, вот они и фары, прыгают вверх-вниз, ползут по деревенской улице. Появилась, наконец, и медицина!

Видно было, как медведица рявкнула — раскрытый рот, все тело подалось вперед. А звука не донеслось даже малейшего — все звуки погасил порог. Малыши помчались вдоль воды, куда-то к огромным камням, оторванным недавно от скалы. Недавно — потому что всего сорок лет назад скалу рвали, делали дорогу на Осиновку. Даже бешеная горная река не успела обточить камней — громадных, тяжеленных, со множеством острых граней. Медвежата забрались на них, каждый на отдельный камень, попрыгали, как меховые мячики. Залезли и уселись на камнях, повернулись мордочками к матери. Профессор Товстолес подивился точности маневра — что-то до сих пор не замечал он за медведями таких талантов.

Медведица потянулась мордой к ним, замерла в странной позе: подавшись вперед, вытянув голову и спину по одной линии. Медвежата наблюдали за матерью, как завороженные, и вдруг оба кинулись в воду.

Владимир Дмитриевич Товстолес передернулся всем телом: под тем берегом вода неслась быстрее, чем курьерский поезд. Они что, самоубийцы?! А темные круглые головки уже всплыли, уже мчались в пороге, ныряли на бурунах шиверы. Вверх-вниз, вверх-вниз, и как по команде — к берегу, на пляж, сразу же по выходе из стремнины. Тут река растекалась пошире, течение чуть замедлялось, зверьки выпрыгнули из воды, как вылетели. Медведица уже на берегу, облизывает малышей. Товстолес приник к биноклю, морда зверя оказалась почти совсем рядом.

Вот, вылизывает детей, а они, понятное дело, обтряхиваются, и фонтаны воды летят в воздух. Что такое?! Нос медведицы подрагивал, вся верхняя часть морды от пасти до лба ритмично сокращалась.

Медвежата опять кинулись в реку, теперь изо всех сил поплыли вверх, к только что покинутым камням. Стремнина относила их, прямо к камням не доплыть; звереныши отклонились, ушли под берег, где течение гораздо меньше. Медвежат отделяло от Товстолеса метров пятнадцать; он и без всякого бинокля видел, как в зелено-серой, бешено несущейся воде сокращаются, извиваются тела медвежат, как бешено гребут кривые коротенькие лапки. Медведица сидела по-собачьи на противоположном берегу, наблюдала. Язык свисал у нее из пасти, как у собаки, и Товстолеса неприятно задела мысль, что зверь, чего доброго, может его обнаружить. Хотя маскировка надежна, это он знал наверняка, и рассмотреть его медведица не сможет.

Зверь опять вскочил, обратившись головой к реке. Товстолес навел было бинокль… Но медведица попросту рявкнула — с такой силой, что даже на другой берег Оя, сквозь рев воды, донесся отголосок ее крика. Медвежата в тот же миг развернулись, дали воде себя снести, и даже сами помогали ей, гребли. Еще с полчаса семейство отдыхало, медвежата валялись и играли. Владимир Дмитриевич привычно размышлял, так же привычно думая и о медведях, и одновременно о своем восприятии медведей — чтобы делать науку, важно уметь и то, и другое. Что-то слишком уж умиленно наблюдал он за этой медведицей, чересчур много людских черт ей приписывал. Ну прямо женщина, разумное существо, чудилось Товстолесу в этой здоровенной самке медведя, кормящей малышей, нежно толкающей их огромным черным, совсем не человеческим носом.

Владимир Дмитриевич знал, что ученые, слишком долго следящие в природе за гиенами, львами и шимпанзе, начинают в какой-то мере отождествлять себя с этими животными. А медведей он изучал уже больше сорока лет, и как-то привык относиться к ним особенно, не как к другим видам животных… Взять хотя бы любовь медведей к мясу «с душком». Не раз, наблюдая за зверем, разрывающим полуразложившуюся тушу, Товстолес чувствовал, как его рот наполняется слюной. Стоило вспомнить, что именно ест медведь, и это чувство проходило. Уже одна эта способность показывала, до какой степени Товстолес сроднился со зверьми, чувствовал то же, что и они. И мог приписывать им человеческие качества.

Но эти как будто и впрямь отличались от других зверей. Вот только что вели себя вполне обычно, и тут же встали странным треугольником, головами друг к другу. Минуты три медведица и медвежата стояли, сблизив головы, почти уперев их друг в друга. В бинокль было видно немногое — мохнатое плечо заслоняло морды, а Товстолес чувствовал — на мордах-то и написано самое интересное.

И опять все, как в десятках и сотнях медвежьих семей, которые видел Владимир Дмитриевич в десятках медвежьих урочищ от Украины до Аляски: медведица бродила по мелководью, переворачивала камни, на каждом из которых вполне мог бы выспаться профессор Товстолес. Медвежата сидели на камнях, наблюдали, не сводя глаз с камней и с матери. Ага! Дружно кинулись в воду! Вода вскипела еще сильнее — и от ударов о камни, и от плюханья медвежьего семейства. Вот один малыш как будто нашел что-то в реке: окунулся с головой, потащил было из воды изогнувшийся серебряный бок, тут же снова ушел в воду с головой. Медвежонка оторвало от камня и он понесся в стремнине. Мать рявкнула, но малыш, кажется, и сам уже усвоил урок, загреб лапами, вышел ниже порога, на пляже.

Читать дальше