Борис Старлинг - Мессия

— Но ведь время от времени их все равно придется снимать, верно? Человек, находящийся в перчатках в помещении, привлекает еще большее внимание, чем человек с забинтованными руками. Поэтому я думаю, что он порезал себе бок, а потом заставил Томаса коснуться себя, ведь только тогда апостол Фома мог поверить.

Лабецкий подхватывает ход рассуждений Реда.

— Но таким образом на руках Томаса оказалась кровь Серебряного Языка, а он не может допустить, чтобы мы получили образец. Поэтому отрубает руку Томаса и забирает с собой.

— Именно.

— Однако, — говорит Лабецкий, — если он нанес себе порез, то мог оставить кровь где-то здесь.

Ред указывает на кровавый беспорядок на постели.

— Если вам удастся найти несколько случайных капель крови среди всего этого, то вы, профессор, гений. Но лично я думаю, что он не оставил никаких следов.

— Он должен быть очень везучим малым, чтобы порезаться и нигде не накапать крови.

— Везение здесь ни при чем. Теперь мы это знаем. Во всем, что он делает, исполняя свою миссию, ему удается выходить сухим из воды. Это десятое убийство, и предыдущие девять были безукоризненными.

Ред ерошит руками волосы.

— Я спущусь вниз, посмотрю, как дела у маленького Тима.

— Кого?

— Племянника Томаса. Он был здесь прошлой ночью.

— О Господи. Он что-то видел?

— Это я и собираюсь выяснить. Если в ближайшие десять минут подъедут Кейт или Джез, скажите им, где я.

Он спускается вниз, на кухню, где находится выглядящая неуместно буднично в джинсах и толстом синем свитере Камилла. Она сидит на складном парусиновом стуле, качая Тима на коленях и прижимая к груди его русую головку. Зеленая машинка на воротнике Тимовой пижамы выбивается из-под клетчатого пледа, в который он завернут. Камилла смотрит на Реда глазами, покрасневшими от слез.

— Миссис Уикс. Как вы себя чувствуете? — спрашивает он, сам при этом чувствуя себя идиотом.

Она не отвечает.

Констебль стоит у буфета. Ред обращается к нему:

— Почему бы вам не выпить чашку чая?

— Да, сэр.

Он берет чайник и ставит на плиту. Ред морщится.

— Нет, нет. Я имел в виду, что вы могли бы отлучиться перекусить.

— О, прошу прощения. Я подумал…

— Все в порядке.

Констебль наклоняет голову и торопливо выходит из кухни. Ред ставит стул напротив Камиллы и подается вперед, упершись локтями в колени и сцепив пальцы под подбородком.

Спокойно, чтобы не вспугнуть ее, он задает первый вопрос:

— Какой он был, Томас?

Она всхлипывает.

— Он был хорошим человеком. Много работал. Он никогда не собирался покорить мир, но усердно работал, и люди его любили. Он… он не заслужил этого.

— Никто не заслуживает.

— Я понимаю.

Камилла, словно машинально, слегка поглаживает Тима по голове.

— Как Тим? — говорит Ред.

— Плохо.

— Он видел…

Ред указывает на крышу. Наверх. Спальня Томаса. Тело.

Камилла кивает.

— Тело или убийцу? — говорит Ред.

— Тело видел точно. Я нашла его в комнате Томаса, когда приехала сегодня утром.

— Как вы вошли?

— Я вошла, не дождавшись ответа изнутри. У меня есть свой ключ.

— И вы нашли Тима в комнате Томаса?

— Да.

— Что он делал?

— Стоял там. Смотрел на тело.

— Но вы не знаете, видел ли он убийцу?

— Инспектор, с тех пор как я нашла его, он не промолвил ни слова.

Ред наклоняется еще ближе, но не настолько, чтобы коснуться мальчика.

— Эй, Тим, — тихонько говорит он.

Тим слегка поворачивает голову на груди матери. Один глаз, широко раскрытый и испуганный, смотрит на Реда.

— Все будет хорошо, — говорит Ред и чувствует себя еще большим идиотом, чем раньше.

Глаз Тима продолжает смотреть на Реда, а потом его маленькая головка поворачивается так, что Ред видит, как оба его глаза расширяются, глядя в тревоге и удивлении на что-то за его спиной. Камилла тоже замечает это. Ред слышит, что у нее перехватывает дыхание.

Ред разворачивается.

В дверях стоят два человека. Только что прибывший Джез, в застегнутой до ворота на молнию флисовой куртке, и Лабецкий, на кого, собственно, все и смотрят.

Лабецкий весь в крови. Весь. Его белая рубашка заляпана темно-красным и местами прилипает к груди, где влага просочилась до кожи. Кровь на левой стороне его лица и руках. Он выглядит как работник скотобойни.

— Какого… — говорит Ред.

— Я просто пришел сказать, что мне придется уехать домой переодеться, — говорит Лабецкий.

— Да что, вообще, за хрень с тобой приключилась?

— Прошу прощения, я стоял на коленях на кровати, осматривал тело и потерял равновесие. — Он беспомощно смотрит на Камиллу. — Я свалился прямо во всю эту кровь.

Тим пронзительно вскрикивает.

Кричит.

Вопит столь пронзительно, что человеческое горло кажется неспособным произвести подобный звук. На его плотно закрытых веках вздуваются красные прожилки, в глубине открытого горла трепещут красные миндалины.

Камилла гладит сына по голове, стремясь унять его страх. Растерянный Лабецкий так и торчит в дверях, пока Ред не выталкивает его из кухни.

— Бога ради, Лабецкий, выметайся отсюда.

Ему приходится повысить голос, чтобы перекрыть вопль Тима.

— Я…

— Ты что, совсем спятил? Посмотри, что твой вид сделал с бедным ребенком. Давай. Проваливай. И в следующий раз думай своими долбаными мозгами.

— Прости, я не знал, что там ребенок. Я хотел только сказать тебе…

— Заткнись. Не хочу ничего слышать. Увидимся в офисе. Уходи. Иди домой и переоденься.

Лабецкий поворачивается и уходит.

— Ну ни хрена себе, — говорит Джез.

— Тело наверху. — Реда трясет. — Сходи посмотри.

Джез поднимается наверх. Ред возвращается на кухню.

— Я не знаю, что сказать, миссис Уикс. Мне очень, очень жаль.

В глазах Камиллы вспыхивает ярость.

— Мне тоже.

Тим уткнулся в ее грудь, и его маленькие ручки плотно охватывают ее шею. Он застыл.

Видел ли Тим что-то в ту ночь или нет, уже несущественно, потому что сейчас он им ничего не расскажет. И в скором времени, достаточно скором, чтобы это повлияло на ситуацию, тоже.

Выбирать жертвы нетрудно, если знаешь, где искать. Базы данных полиции, списки избирателей, почтовые индексы и так далее. Поразительно, сколько информации о людях можно раздобыть, если есть желание. Я знал, что искать, и я проверял и проверял, пока не нашел их. Сперва мне пришлось идентифицировать их, а потом наблюдать за ними, убедиться, что они живут одни, проследить за их перемещениями и все в этом духе. Некоторые из выбранных первоначально — кажется, трое — не подошли. Мне пришлось отказаться от них и начать все сначала.

А те, кто был избран? В теории, когда подступал срок, их могло не оказаться на месте по тысяче причин. Они могли уехать в отпуск или еще куда-нибудь. И если к часу принятия мученического венца все они оказались в пределах досягаемости, разве не видна в этом воля Всевышнего?