Пол Клив - Чистильщик

Постепенно январская жара становится лишь тихим ветерком. Листья шуршат в рядах березок, растущих вдоль дороги и сходящихся наверху как арка, там, где переплетаются их пальцеобразные ветки. Там заливаются птицы. Я слышу, как где-то вдалеке звуки газонокосилок завершают день и начинают вечер. Сегодня будет прекрасная ночь. Из тех ночей, что заставляют меня радоваться жизни. Из тех ночей, которыми славится Новая Зеландия.

Наконец я начинаю расслабляться. Включаю радио и слышу все ту же чертову песню, что играла в доме Анжелы. Какова была вероятность на нее наткнуться? Я подпеваю и так и въезжаю в вечер. Мои мысли оставляют Пушистика и возвращаются к Анжеле, и только тогда я снова начинаю улыбаться.

Я живу в многоквартирном комплексе, за который можно было бы выручить больше, если бы его продали под снос. Из-за его расположения его не снесут никогда, потому что выручка за сдачу новых квартир будет не выше прежней. Это не худший район в городе, по мнению тех, кто тут живет, но это худший район, по мнению всех остальных. Жить тут трудно, зато дешево, в этом и заключается компромисс. Комплекс четырехэтажный, занимает большую часть квартала, и я живу на самом верху, что позволяет мне насладиться лучшей частью весьма неприглядного вида. В общей сложности, думаю, тут квартир тридцать.

Поднимаясь по лестнице, не встречаю ни одного соседа, но в этом нет ничего плохого или необычного. Отпирая дверь и заходя в квартиру, ловлю себя на том, что опять раздумываю о бедном Пушистике. В моей квартире две комнаты. Одна из них — туалет, вторая — все остальное. Холодильник и плита выглядят такими старыми, что возраст их вряд ли удалось бы вычислить даже методом радиоуглеродного анализа. Пол ничем не покрыт, поэтому я никогда не разуваюсь, чтобы не занозить себе ноги. Стены оклеены дешевыми серыми обоями, иссушенными до такой степени, что они понемногу отклеиваются каждый раз, когда я открываю входную дверь и в комнате возникает сквозняк. Несколько углов отклеились и свисают вниз, как плоские языки. Вдоль одной из стен тянутся несколько окон, из которых открывается вид на высоковольтные провода и брошенные машины. У меня есть старая стиральная машинка, громыхающая во время отжима, а над ней не менее шумная сушилка. Вдоль окна висит веревка, на которой летом я развешиваю свое белье для просушки. В данный момент она пустует.

В моем владении также имеются: односпальная кровать, маленький телевизор, видеомагнитофон и немногочисленный стандартный комплект мебели, продающийся в одной коробке и с инструкцией по сборке на шести языках. Ни один предмет из этого комплекта прямо не стоит, но я не знаю ни одного человека, который мог бы прийти сюда и пожаловаться на это. Несколько романов в мягкой обложке валяются на диване. На обложках — мускулистые мужчины и хрупкие женщины. Бросаю на них портфель и иду проверять автоответчик. На экране мигает цифра, поэтому я нажимаю на кнопку. Звонила моя мать. Она оставила мне сообщение, явно указывающее на ее выдающиеся способности мыслить логически. Она считает, что раз меня дома нет и поскольку я еще не у нее, значит, я по пути к ней.

Чуть ранее я упомянул ее словами «царство ей небесное». Но я не хотел сказать, что она умерла. Просто скоро придет и ее черед. Не поймите меня неправильно. Я не плохой человек, никогда не пожелаю зла своей матери, и меня приводят в ужас люди, которые могли бы подумать иначе. Просто она старая. Старые люди умирают. Некоторые раньше, чем другие. И слава богу.

Бросаю взгляд на часы. Уже шесть тридцать. Расчищаю себе место на диване, закидываю руки за голову и пытаюсь расслабиться. Размышляю, как мне поступить. Если я не пойду к матери на ужин, последствия окажутся катастрофическими. Она будет названивать мне ежедневно. Ворчать часами. Она не догадывается, что у меня своя жизнь. Что у меня есть дела, хобби, места, в которых я бы хотел побывать, люди, с которыми хотел бы познакомиться; всего этого она не понимает. Она думает, что я существую исключительно для того, чтобы сидеть весь день у себя дома в ожидании ее звонка.

Переодеваюсь в одежду поприличнее. Ничего особенного, но все же получше, чем то, что я ношу каждый день. Не хочу, чтобы мама опять начала меня уговаривать позволить ей купить мне одежду, как она это делала раньше. Около года назад она уже прошла стадию, когда покупала мне майки, нижнее белье, носки. Иногда я ей напоминаю, что мне уже за тридцать и что я сам могу о себе позаботиться, но время от времени она все равно берется за покупки.

На маленьком кофейном столике в моей маленькой комнате, напротив маленького дивана, который выглядит так, будто побывал в студии у каких-нибудь хиппи, стоит большой круглый аквариум, а в нем два моих лучших друга: Шалун и Иегова. Мои золотые рыбки никогда не жалуются. Кратковременная память у золотых рыбок — пять секунд, поэтому ты можешь их очень сильно обидеть, а они об этом даже не вспомнят. Ты можешь забыть их покормить, а они забудут, что хотят есть. Ты можешь их вынуть и бросить на пол, и смотреть как они барахтаются на полу, а они забудут, что задыхаются. Шалун — мой любимчик, я купил его первым — два года назад. Это золотая рыбка-альбинос из Китая, с белым телом и красными плавниками, он чуть больше моей ладони. Иегова немного меньше, зато она золотая. Золотые рыбки могут прожить около сорока лет, и мои, я надеюсь, столько и проживут, и это как минимум. Не знаю, чем они занимаются, когда я на них не смотрю, но пока маленьких золотых рыбок в аквариуме не появилось.

Я сыплю им немного еды, смотрю, как они подплывают к поверхности, как едят. Я люблю их всей душой и в то же время чувствую себя Богом. Вне зависимости от того, кто я такой и чем занимаюсь, мои золотые рыбки боготворят меня. Как они живут, в каких условиях и когда у них ужин — все это зависит только от меня.

Пока они едят, я с ними разговариваю. Проходит несколько минут. Я наговорился. Боль, связанная с воспоминанием об убийстве Пушистика, почти сошла на нет.

Я выхожу на улицу и иду к ближайшей остановке. Жду минут пять, потом наконец-то подъезжает автобус.

Мама живет в Южном Брайтоне, это рядом с морем. Там совсем нет зелени. Как и все остальные растения в этом районе, трава там покрыта оттенком ржавчины, который появляется и на любой металлической поверхности, подвергнутой воздействию соленого воздуха. Появись тут хоть один розовый куст, весь район здорово вырос бы в цене. Большинство домов — это бунгало, которым лет по шестьдесят и которые все еще пытаются выглядеть соответствующе, несмотря на отлетающую краску и медленно гниющие стены. Все окна затуманены солью. Деревянные сваи облеплены сухими еловыми иглами и песком. Заплатки уплотнителя и пластыря затыкают дыры, чтобы внутри помещения было сухо. Тут даже грабить невыгодно. Если подсчитать расходы на бензин, скорее всего, выяснится, что дороже вламываться в чей-то дом, чем этого не делать.