Пол Клив - Чистильщик

Въезжаю в переулок между двумя маленькими магазинчиками, и фары машины высвечивают из темноты десятки картонных коробок и пакеты с мусором. Везде маленькие лужицы с радугами бензиновых разводов. Я улыбаюсь ей, наклоняюсь и открываю дверь как настоящий джентльмен. Эта женщина сократила мой список подозреваемых до одного человека, и я действительно ей благодарен. Она улыбается мне в ответ и благодарит за приятный вечер.

— Не за что, — отвечаю я и через тридцать секунд после того, как ее тело с глухим стуком опускается на холодный бетон, запихиваю две тысячи долларов к себе в куртку. Насухо вытираю нож о ее короткую юбку и залезаю в машину.

Джентльмен до самого конца.

Приятно ощущать деньги у себя в кармане. Возникает чувство, что я чего-то стою, что я — важная персона. Единственное, что мне не очень нравится — это чувство вины от того, что я убил Бекки. Поверить не могу, как быстро я это сделал. Как будто свернул шею Пушистику. Единственное, чем я мог бы искупить свою вину — это если бы по дороге домой я наткнулся на шлюху, которую сбила машина.

Когда я выезжаю из переулка, скользнув фарами по ее скрюченному телу, боль начинает утихать, а когда Бекки пропадает из виду, я, отъехав подальше и застряв на светофоре, снова чувствую себя прекрасно.

Пытаюсь понять, почему Кэлхаун поступил так, как поступил, и нахожу ответ довольно быстро. Его проблема оказалась в том, что секс с проституткой Бекки не смог оживить его фантазию, которую ему хотелось претворить в реальность. Он думал, что сможет утолить свою жажду жесткого секса, занявшись им с Бекки, но, так как он платил ей, а она только притворялась испуганной, все оказалось фальшивым. Бекки не боялась за свою жизнь, и Кэлхаун это знал. Может, он это не осознавал первые несколько дней или даже дольше, но в конце концов он почувствовал потребность в чем-то гораздо, гораздо большем. Даниэла Уолкер подарила ему его фантазию. Он прекрасно осознавал, что такое хорошо, а что такое — плохо; он просчитал последствия и решил, что риск того стоит.

Я не спрашиваю себя, почему он убил невинную женщину и пощадил шлюху, особенно учитывая, что невинная женщина — цель куда более труднодоступная. Это все было частью игры, частью фантазии. Это невыразимо острые ощущения — доминировать абсолютно, быть неизмеримо сильнее и могущественнее. Проследить за Даниэлой до дома, столкнуться с ней лицом к лицу, сломать ее — наверное, это были самые острые ощущения, которые испытало его эго.

Машина едет тяжело, но это потому, что Кэнди номер два, шлюха, которая просила четыреста долларов, лежит в багажнике, куда я ее недавно запихнул. Я подъезжаю к парку, в котором Мелисса изменила мою жизнь при помощи плоскогубцев, и обхожу машину кругом.

Короткая кофточка Кэнди покрыта кровью. Ее отекшие глаза открыты и смотрят на меня, сквозь меня, и я точно не знаю, на чем она пытается сфокусироваться. Кожа у нее такая бледная, словно она была заперта в багажнике последние полгода. Сильно контрастируют с кожей ярко-красные губы цвета крови. Захлопываю багажник.

Ни в одном окне не горит свет, а из всех уличных фонарей включены не больше половины. Я вижу темные силуэты деревьев в парке. Машин нет. Пешеходов тоже. Никаких признаков жизни.

Я снова открываю багажник и смотрю на мертвую девчонку. Руки мои по-прежнему в перчатках, и я переворачиваю тело. Лужица крови под ней похожа на масло. Я снова оглядываюсь. Когда я закрывал Кэнди в багажнике, она была жива. Я снова захлопываю его, только на этот раз она мертва.

Я ее не убивал.

Снова обхожу машину, зная, что это со мной мог сделать только один человек: Мелисса. Не знаю точно когда, не знаю зачем. По той же причине, когда она пришла ко мне в квартиру и прооперировала меня. Она играет со мной. Забавляется. Что-то затевает, но что именно — понятия не имею.

Я уже внутри машины, и как только захлопнул дверь, меня вдруг останавливает движение, которое я улавливаю краем глаза. Поворачиваю голову и вижу какого-то старика, который шагает мне навстречу прямо из темноты.

— Господи, Джо, это ты?

Он подходит еще на пару шагов, и я непроизвольно пробегаюсь по нему взглядом вверх и вниз, как будто прогуливаюсь по магазину и закупаюсь жертвами. Ему давно за шестьдесят, его седые волосы зачесаны назад, а на затылке стоят торчком. Лицо его — настоящий коллаж из глубоких и длинных морщин. На носу очки, которые сломаны на переносице и держатся, похоже, на липучке.

Очки покрыты слоем пыли, и я не могу разглядеть, какого цвета его расширившиеся глаза. Он протягивает ко мне ладонь, не то чтобы указывая на меня, а так, что я начинаю подозревать, что он сейчас положит ее мне на руку. К сожалению, я почти готов ему это позволить. На нем фланелевая рубашка и коричневые вельветовые штаны. Выглядит он смутно знакомым. Я молчу. У меня нет настроения разговаривать.

— Малыш Джо? Это правда ты?

Напрягаю память, и в тот самый момент, когда окончательно фокусируюсь на его лице, в голове всплывает его имя.

— Мистер Чедвик?

— Точно, сынок. Господи, прямо не верится, — он начинает трясти головой. — Неужели малыш Джо. Мальчик Эвелин.

Он протягивает мне правую руку. На секунду я представляю себе эту руку в моем портфеле, вместе с кусочком манжета. Вылезаю из машины и пожимаю ему руку, надеясь, что он не полезет обниматься.

— Как поживает мама, Джо?

Пожимаю плечами. Мистер Чедвик всегда был довольно симпатичным мужиком, если не обращать внимания на морщины и пятна на лице, и, уж во всяком случае, в данный момент он кажется весьма дружелюбным. В его-то возрасте, он, наверное, много размышляет о смерти. Мне хочется его об этом расспросить.

— С ней все в порядке, мистер Чедвик.

— Зови меня просто Уолт.

— Без проблем, Уолт. Мама — это всегда мама. Ну, вы понимаете, о чем я.

— Все еще собирает свои паззлы?

— Ага.

Вне машины меня пробирает холод. Быстрый взгляд на покрытое тучами небо наводит на мысль, что скоро может опять пойти дождь. Если так и случится, это разрушит все мои планы.

— Она собирает их с тех пор, как я себя помню.

— Да, ей действительно нравятся паззлы.

— Поспорить готов, у нее здорово получается. Очень здорово.

— Так… ммм…. Уолт, что вы тут делаете так поздно?

— Прогуливаюсь с собакой, — отвечает он, показывая мне поводок.

Я оглядываюсь.

— А где она? В парке?

— Кто?

— Ваша собака, Уолт.

Он трясет головой.

— Нет, нет, Спарки умер два года назад.

На это мне ответить нечего. Делаю все возможное, чтобы воспринять это как шутку, но не получается. Я начинаю медленно кивать, как будто все прекрасно понимаю. Он тоже начинает медленно кивать, точно копируя мой жест. Проходит еще несколько секунд, прежде чем он нарушает молчание.