Пол Клив - Чистильщик

Не спрашивай, Джо. Не спрашивай….

— Но как его нога оказалась так высоко?

— Ой, да я не стояла. Я была на коленях. Я… кхм… ну, просто так получилось, Джо, понятно? Он попал мне ногой в зубы.

Просто так получилось. Что получилось? О господи, пожалуйста, не показывай мне…

Глаза мои закрываются, а мысли, наоборот, раскрываются. Майку на мне можно выжимать. Мне становится так страшно, что она сейчас все-таки объяснит, чем занималась, что, когда она снова начинает говорить, я кладу трубку и бегу в туалет, добежав до унитаза как раз вовремя.

Икота, судорога в желудке, вкус желчи… рвотный позыв буквально взрывается во мне с рычащим звуком и низвергается в воду, и капли воды и блевоты попадают мне на лицо и скатываются по подбородку. Я продолжаю выкашливать все это до тех пор, пока мне нечего больше выкашливать, но я все равно выкашливаю, наблюдая, как на дне унитаза образуется какой-то желтоватый бульон. И, содрогаясь всем телом, все, что я могу себе представить, это мою мать в душе. Глотка моя быстро оказывается ободранной, а желудок превращается в крошечный комок боли. Я чувствую вкус крови, когда она капает с моих губ и, всплеснув, исчезает в этой смеси внизу. Там плавает что-то, похожее на одну из моих мертвых рыбок.

Голова моя идет кругом, ощущение такое, будто я в бреду. Встаю и нажимаю на ручку унитаза, и та гадость, которая никоим образом не могла быть исторгнута из меня, но все же была исторгнута, смывается.

Еще не до конца спустилась вода, как я уже снова стою на коленях, и снова меня выворачивает. Теперь я просто отрыгиваю. Сгустки крови падают в воду и распускаются в форме розовых лепестков. Я снова спускаю, но в бачке набралось недостаточно воды, поэтому лепестки не исчезают. Они просто плавают по кругу вдоль боков унитаза. С нижней губы длинными нитями свисают слюни. Они прилипают к краям унитаза и, когда я отклоняюсь назад, вытягиваются и в конце концов рвутся. Кончики этих нитей, раскачиваясь, сползают к черному линолеуму. Думать о сотнях людей, которые садились сюда, и мочились, и гадили, все же лучше, чем думать о маме и ее сломанном зубе.

Когда я был в доме у голубых, я пытался думать о чем-то другом, чтобы отвлечься от того, что происходило в реальности, и тогда я подумал о папе и о том, что бы он сказал. Склоняясь над унитазом, я начинаю вспоминать кое-что, чему оказался свидетелем. Кое-что, чем занимался папа. Меня не должно было быть дома. Я не помню почему, но я вернулся домой раньше, чем обычно, и увидел….

О господи.

Я начинаю кашлять, но блевать мне нечем, только кровью. Держу глаза закрытыми, чтобы не видеть красную воду под собой, но воображение продолжает работать. Картина мамы и Уолта в душе то становится более четкой, то более размытой, и ее медленно заменяет образ папы в душе. Только он там с кем-то другим. С кем? И зачем я вообще зашел в этот чертов душ, когда прекрасно слышал, что там кто-то плещется?

Кто-то другой был мужчиной, которого я не знал.

О господи. Открываю глаза. Легкие у меня болят, в желудке горячо. В глотке такое ощущение, будто ее перекрыли. Делаю все возможное, чтобы стряхнуть с себя воспоминания. Папа пытается успокоить меня, пока незнакомый мужчина одевается и уходит, и мама ничего этого не слышит, потому что играет в бридж в ближайшем игровом центре. Это был последний раз, когда она играла в бридж.

Я снова вспоминаю о полицейском и его парне, бьющихся о стену спальни, и это помогает мне освободиться от воспоминания, от этого фальшивого воспоминания, потому что, естественно, этого никогда не было и не могло быть на самом деле.

Конечно! Мне просто вспоминается сон. Папа не был голубым. Конечно, не был. И я никогда не убивал его. Я любил его. Папа был натуралом, самым настоящим, и я не знаю, почему он решил лишить себя жизни. Может, я и не хочу знать.

Встаю, ноги у меня будто деревянные. Умываюсь и полощу рот, но не могу избавиться от противного привкуса. Тогда беру мыло и откусываю от него кусок. Белая пена, перемешанная с кровью, заполняет мой рот.

Вкус как у курятины.

На самом деле это у рвоты вкус курятины, и, пока я продолжаю жевать мыло, мой рот начинает заживать, а глотка — гореть. Мое единственное яичко подергивает, хотя больше всего это похоже на жжение. Я прополаскиваю рот и, спотыкаясь, ползу обратно к телефону. Невероятно, но мама там и не замолкала.

— Ладно, мам, я рад, что с тобой все в порядке, — прерываю я ее, — и да, конечно же, я приду и навещу Уолта, раз он в больнице, но за мной только что такси приехало. У меня встреча с клиентом. Мне пора. Люблю тебя.

Я бросаю взгляд на часы, как будто она меня видит, посылаю в трубку воздушный поцелуй, как вдруг одно произнесенное ею слово останавливает мою руку.

— Что ты сказала? — спрашиваю я, крепко прижав трубку обратно к уху.

— Я сказала, что мы очень мило поговорили. Она действительно тебя любит, Джо.

— Кто?

— Твоя девушка. Вечно я имена забываю. Там где-то была буква «с». Похоже, в начале.

— Может быть, Мелисса?

— Мелисса? Да, точно. Я помню, как сказала ей, что у нее очень красивое имя.

— Она приходила? — спрашиваю я, решив не упоминать, что в имени Мелисса целых два «с».

— Я только что это сказала. Джо, тебе надо бы уши прочистить.

— Она приходила вчера вечером?

— Джо, ты вообще слушаешь, что я говорю?

— Слушаю, мам, это важно. Что она сказала?

— Просто сказала, что беспокоится за тебя. И что она считает тебя очень хорошим человеком. Мне она понравилась, Джо. По-моему, она совершенно очаровательна.

Да уж. Ну, она бы не считала ее такой очаровательной, если бы знала, на что Мелисса способна. Зачем она встречалась с моей матерью? Просто, чтобы показать свою власть?

— Я понятия не имела, что с тобой работает такая очаровательная женщина, Джо.

— Наверное, мне просто повезло.

— Когда я ее снова увижу?

— Не знаю. Слушай, мам, мне пора.

— А ты знал, что ее брат голубой?

— Что?

— Она рассказала мне.

— Что?

— Что он голубой.

Понятия не имею, что она хочет этим сказать. Как будто зацепился кусок какого-то другого телефонного разговора, а может, все дело в неисправности линии.

— Мам, мне правда пора. Я тебе скоро перезвоню.

Ответа не дожидаюсь. На этот раз я вешаю трубку.

Подхожу к окну и смотрю на город. Мне хочется выпрыгнуть из окна и размазаться по тротуару. В голове моей всплывают картины моей матери и Уолта, но теперь это только тени. День угасает, и солнце уже плотно укрыто штормовыми тучами. Мало что случается в среду вечером. Мусорные машины катятся вверх и вниз по улице, подбирая мусор, оставленный владельцами магазинов. Я вытираю слезы, бегущие у меня по щекам, понятия не имея, почему я плачу.

Наконец я сосредотачиваюсь на той причине, по которой вообще тут оказался. Включаю в номере свет, после чего начинаю осваиваться на месте, делая все возможное, чтобы забыть о матери. Это просто уловка, но она срабатывает. Возвращаюсь в ванную, снова спускаю воду в унитазе и опрыскиваю все освежителем воздуха. Только эта уловка в конце концов приводит меня в бешенство. Она наводит меня на мысли о том, что ждет меня дома, вернее, что меня не ждет. Это все равно что быть женатым и купить календарь с девицами в купальниках. Мысли о моей маленькой квартирке без мини-бара и мягкой кровати чуть не доводят меня до слез.