Чеви Стивенс - Похищенная

Когда я пришла в себя, после того как Выродок избил меня до потери сознания, все тело у меня болело, и прошло немало времени, прежде чем я смогла просто приподнять голову и оглядеться. Меня сотрясали приступы рвоты. При каждом вдохе справа в груди возникала обжигающая боль. Один глаз у меня заплыл, а во втором изображение расплывалось, и я могла видеть только контуры предметов. Его нигде не было видно. Либо он спал на полу, либо его вообще не было в доме. Я лежала неподвижно.

Мне нужно было в туалет, но я не была уверена, что смогу пройти так далеко, плюс ко всему я боялась, что он поймает меня на внеурочном посещении ванной комнаты. Видимо, я снова отключилась, потому что не помню ничего до того момента, когда проснулась оттого, что мне снился сон, в котором я бежала по пляжу вместе с Люком и нашими собаками. Когда я поняла, где нахожусь на самом деле, я заплакала.

Мой мочевой пузырь горел: если я подожду еще хоть немножко, то просто написаю в постель. Одному Богу известно, что может привести его в бешенство в большей степени. Надеть платье я не могла в принципе, поэтому поползла в ванную голой. Каждые несколько секунд я останавливалась и ждала, пока исчезнут черные пятна перед глазами, потом продвигалась вперед еще на несколько сантиметров и постоянно скулила от боли. Ему бы это зрелище очень понравилось.

До смерти боясь пользоваться унитазом на случай, если он вдруг появится, я присела над стоком ванны. Прислонив голову к стене, я пыталась дышать так, чтобы не было больно, и молила Бога, чтобы я здесь не умерла. В конце концов я добралась обратно до кровати и там снова потеряла сознание.

Голова моя болела, но это были какие-то далекие пульсации, словно фоновый шум. Я все еще не знала, где сейчас находится Выродок, и в сознании моем возникали жуткие картины того, как он похищает Кристину. Я молилась, чтобы мои попытки манипулировать им не привели его прямо к ней.

Точно не знаю, сколько я спала и была без сознания, но думаю, что не меньше суток. Когда я немного собралась с силами, то направилась к входной двери. Она по-прежнему была заперта. Проклятье! Я нагнулась к крану, смыла что-то липкое с лица — думаю, это была кровь, — и попила воды. Как только холодная жидкость коснулась моего желудка, я тут же привалилась к раковине, и меня вырвало.

Когда головокружение немного улеглось и я наконец смогла передвигаться, я опять осмотрела все помещение. Мои пальцы ощупали каждую трещинку, каждый болт. Взобравшись на кухонную стойку, я била ногой по ставням так, что, казалось, сейчас порву мышцы. Но мои удары не оставили даже следа. Я была жестоко избита и не могла вспомнить, когда в последний раз что-то ела, но я не собиралась оставлять попытки выбраться. Вот только выхода из этой хижины не было.

Чтобы отслеживать, сколько дней я здесь нахожусь, я отодвинула кровать от стены и с силой царапала ногтем деревянную поверхность, пока на ней не появились слабые отметки. Если через маленькое отверстие в стене ванной комнаты пробивался свет, я считала, что пришло утро, если было темно, я ждала, пока снова рассветет, после чего делала следующую черточку. После того как он оставил меня одну, там появилось две новые метки. Чтобы как-то придерживаться графика, напоминающего дневное расписание Выродка, я ходила в туалет только тогда, когда не могла уже больше терпеть, да и то над стоком ванной, постоянно прислушиваясь к любому звуку. Я была слишком напугана возможностью его неожиданного прихода, чтобы принять душ или ванну, поэтому отказалась и от первого, и от второго, а когда голод начинал донимать меня особенно мучительно, я заглушала его водой. Мое воображение рисовало картины, как у меня дома не спят по ночам, как мои друзья постоянно думают, где меня искать, или развешивают листовки по городу с фотографией моего улыбающегося лица. Моя мать, наверное, просто с ума сходит. Я представляла, как она сидит у себя дома, плачет и, видимо, выглядит при этом великолепно — трагедия ей всегда была к лицу. Соседи приносят ей готовую еду, тетя Вэл отвечает на телефонные звонки, а мой отчим держит мать за руку и говорит ей, что все будет хорошо. Хотела бы я, чтобы и мне кто-нибудь сказал эти слова. Почему меня до сих пор никто не нашел? Они что, уже сдались? Я никогда не слыхала, чтобы какой-нибудь человек сначала исчез, а потом нашелся через несколько недель. Разве что речь шла о трупе.

Возможно, Люк выступает по местному телевидению и умоляет похитителя вернуть меня. А может, его самого допрашивает полиция? Они ведь в таких случаях всегда первым делом подозревают бой-френда. Вероятно, они сейчас понапрасну теряют время с ним, вместо того чтобы разыскивать Выродка.

Я беспокоилась об Эмме и о том, кто за ней присмотрит. Кормят ли ее нормальной едой для ее чувствительного животика? Выгуливают ли ее? А еще я думала, что она может решить, что я ее бросила, и эта мысль всегда вызывала у меня слезы.

Чтобы успокоить себя, я прокручивала в голове воспоминания о Люке, об Эмме и о Кристине, словно старые видеофильмы: пауза, перемотка и повторное воспроизведение. Одним из моих любимых воспоминаний о Кристине был наш с нею сладкий загул. На прошлый Хэллоуин она пришла ко мне в гости, чтобы поиграть в «скраббл», и мы с ней решили вскрыть один из пакетов, который я купила для детей, которые в этот день стучатся в двери и требуют угощения на праздник. Одним пакетом дело не закончилось: потом был второй, затем третий и четвертый. В результате мы настолько засахарились от всего этого сладкого, что наша игра превратилась в бесконечный перебор каких-то грязных слов под непрерывный истерический хохот. Потом у нас вообще закончилось сладкое для детей, так что нам пришлось выключить в доме свет. Мы прятались в полной темноте, прислушивались к звукам фейерверка и хихикали до икоты.

Но потом мои мысли неизменно возвращались к Выродку и к тому, что он мог сейчас с ней делать. Я представляла, как она сидит у себя в офисе, возможно, задерживается на работе допоздна, а потом видела, как на улице ее поджидает Выродок в своем фургоне. И собственное бессилие приводило меня в ярость.

Прошел еще один день, и я поставила очередную метку. Я перестала чувствовать позывы что-то съесть, но ощущение, что Выродок возвращается, не оставляло меня. И если я хочу выжить, то должна быть к этому готова. В результате моей предыдущей попытки обольстить его он меня едва не убил, поэтому мне нужно было понять, почему он вышел из себя, когда я сделала вид, что завелась.

А может, он садист? Да нет: когда он избивал меня, то сексуально не возбуждался. Он что-то воспроизводил для себя. У этого парня есть свой штамп. Начинается это с ванной — может быть, это его версия прелюдии? — а потом переходит в грубость. Так какое же ему нужно обращение, черт побери?