Чеви Стивенс - Похищенная

Но приятное ощущение исчезло, как только я вспомнила свое последнее Рождество, хотя можете мне поверить: если провести всю зиму в одном помещении с плотно закрытыми окнами, обычная раздражительность, вызванная замкнутым пространством и одиночеством, переходит на совершенно новый уровень. А тогда, в середине января прошлого года, я была на четвертом месяце беременности.

В горах я жила ради тех моментов, когда мне нужно было читать, — у Выродка оказался хороший вкус, — и я даже не возражала против того, чтобы читать ему вслух. Переворачивая страницы, я превращалась во что-то иное. И он тоже. Иногда он сидел, закрыв глаза, или же с горящими глазами, опершись подбородком на руку, весь подавался вперед, а порой во время особенно напряженных сцен начинал порывисто ходить по комнате. Если ему что-то нравилось, он клал руку на сердце и говорил:

— Прочти это еще раз.

Он всегда спрашивал меня, что я думаю о том, что мы читаем, но сначала я не решалась высказывать свои мысли и пыталась как-то перефразировать его собственное мнение об этом. Пока однажды он попросту выбил книгу у меня из рук и сказал:

— Брось, Энни! Воспользуйся своей хорошенькой головкой и скажи мне, что обо всем этом думаешь ты.

Тогда мы с ним читали «Повелителя приливов» [6] «Повелитель приливов» — бестселлер Пэта Конроя. — он любил перемешивать классику с современными романами, и обычно речь в них шла о каких-то исковерканных семьях, — и это была сцена, где мать готовит отцу собачий корм.

— Я рада, что она поступила с ним так, — сказала я. — Он заслужил это. Потому что он — козел.

Как только слова эти сорвались с моих туб, я запаниковала. Может быть, он подумает, что я сейчас говорю о нем? И еще «козел» — дамы определенно так не выражаются. Но он только задумчиво кивнул и сказал:

— Да, он абсолютно не ценит свою семью, правда?

Когда мы читали «О мышах и людях», он спросил, не жалко ли мне «этого бедного глупого Ленни», а когда я ответила, что жалко, он сказал:

— Ладно, смотри, как интересно. Это все из-за того, что девушка была шлюхой? Я думаю, что тебя больше волнует несчастный щенок, которого он убил. А заслуживал бы Ленни твоего сочувствия, если бы она была хорошей девушкой?

— Все было бы точно так же в любом случае. Просто у него все пошло наперекосяк — он ведь этого и не хотел.

Он улыбнулся и сказал:

— Значит, если ты этого не хотел, то убить кого-то — это нормально?

— Я не это…

Он рассмеялся и поднял вверх руку, тогда как мои щеки залились румянцем.

Выродок очень бережно относился к книгам: мне никогда не разрешалось класть их раскрытыми страницами вниз или загибать уголки. Однажды, глядя, как он аккуратно укладывает книги обратно на полку, я сказала:

— Наверное, вы в детстве много читали.

Спина его напряглась, и он медленно погладил обложку книги, которую держал в руках.

— Когда мне это разрешали.

Разрешали? Странное выражение, но прежде чем я успела решить, буду ли спрашивать у него об этом или нет, он сказал:

— А ты?

— Я читала постоянно — в этом заключалось одно из преимуществ иметь отца, который работает в библиотеке.

— Тебе очень повезло.

Он еще раз на прощание похлопал книжки по корешкам и вышел из хижины.

Когда он ходил по комнате, разглагольствуя о персонажах или поворотах сюжета, то выражался так четко и с такой страстью, что меня это тоже захватывало и будило во мне собственные мысли. Он поощрял меня к тому, чтобы я объясняла и защищала свое мнение, но никогда не выходил из себя, даже когда я возражала ему, и со временем я начала расслабляться во время наших литературных дебатов. Конечно, как только чтение заканчивалось, подходило к концу и время, когда я не испытывала страх. Это было единственное занятие, которое доставляло мне радость, единственное, что позволяло мне чувствовать себя человеком, самой собой.

Каждую ночь я лежала в постели, представляла себе, как сперматозоиды Выродка медленно продвигаются внутри меня, и внушала своим яйцеклеткам, чтобы они прятались. Поскольку, когда он увез меня, я находилась на таблетках, то надеялась, что в моем организме все сбилось, и меня спасут прежде, чем я забеременею. Но я также думала, что у меня будут месячные сразу же после первого пропущенного приема таблетки, однако это произошло только через неделю после того, как он смог наконец изнасиловать меня.

Однажды утром мы были в душе, занимаясь привычными делами: я стояла лицом к стене, а он был сзади и мыл мне ноги, снизу доверху, а также между ними. Вдруг он резко остановился. Когда я обернулась, он просто стоял, уставившись на мочалку. На ней была кровь, и когда я посмотрела на себя, то увидела кровь на своих ногах. Челюсть его отвисла, лицо было красным. Я уже знала этот его взгляд.

— Прости… Я не знала.

Я в панике прижалась к стене.

Он бросил в меня мочалку, вылез из-под душа и, стоя на коврике перед ванной, уставился мне между ног. Занавеска была наполовину открыта, и вода капала на пол. Я была уверена, что сейчас он взбесится, но он снова залез обратно, направил душ так, чтобы струя воды била на меня, и на полную включил холодную воду — она была просто ледяной, так что у меня даже дух перехватило.

— Помойся.

Я изо всех сил старалась не закричать от обжигающе холодной воды. Он поднял мочалку и швырнул ее мне.

— Я сказал тебе помыться.

Когда я решила, что дело сделано, то, держа мочалку в руках, сказала:

— Что мне делать с этим?

Он протянул руку, взял мочалку, внимательно осмотрел ее и снова протянул мне.

— Сделай это еще раз.

Когда на мочалке ничего не осталось, а я стала практически синей от холода, он наконец выпустил меня оттуда.

— Не двигайся, — сказал он.

Я думала только о том, будет ли он считать мою дрожь движениями. Выродок вышел из комнаты и через пару минут вернулся с куском ткани.

— Воспользуйся вот этим.

Он бросил это мне.

— А у вас нет тампонов или чего-нибудь в этом роде? — спросила я.

Он приблизил свое лицо вплотную к моему и медленно произнес:

— Настоящая женщина к этому моменту была бы уже беременна. — Я не знала, что ему ответить, и он повысил голос. — Что ты сделала?

— Как я могла что-то…

— Если ты не будешь выполнять свою работу, я найду кого-нибудь, кто будет это делать.

Он смотрел, как я надеваю платье и сую под белье эту дурацкую тряпку. Пальцы у меня так занемели от холода, что я не могла застегнуть пуговицы, и, пока я мучилась с ними, он, покачав головой, сказал:

— Ты выглядишь жалкой.

Мои месячные длились шесть дней, и каждое утро он стоял снаружи, пока я была под холодным душем, и ждал, когда я протяну ему мочалку без следов крови. После этого, прежде чем он примет душ, вся ванна должна была быть вымыта моющим средством. Он заставил меня складывать использованные тряпки в мешок, который вынес наружу и, как сказал, сжег. Мы также пропускали время принятия ванны, что было хорошо для меня: это были шесть дней, когда он вообще не прикасался ко мне.