Чеви Стивенс - Похищенная

Он помог мне откатиться в сторону и подложить чистое белье. Пока он убирал все медицинские принадлежности, я попыталась сунуть сосок девочке в рот, но она его не взяла. Я попробовала еще раз, но все с тем же результатом. На глаза мои навернулись слезы, и я тяжело сглотнула. Вспомнив, что в книжках написано, что детям для этого иногда требуется немного времени, я повторила попытку снова. На этот раз, когда я прижала сосок к ее губам, из него выступила водянистая желтая жидкость. Маленький розовый бутончик ее рта раскрылся, и она наконец вцепилась в мою грудь.

Со вздохом облегчения я подняла глаза как раз тогда, когда подошел Выродок с чашкой воды и детским одеялом в руках. Сосредоточившись на выполнении своей задачи, он не смотрел на меня, пока не поставил чашку на столик возле кровати. Когда он поднял глаза, взгляд его упал прямо на ребенка, сосущего грудь. Лицо его вспыхнуло, и он быстро отвел глаза в сторону. Глядя куда-то в стену, он бросил мне одеяло и сказал:

— Укройся.

Я прикрыла одеялом плечо вместе с девочкой, а она издала громкий чмокающий звук.

Он сделал два шага назад, быстро развернулся и пошел в ванную. Вскоре я услышала, как включился душ. Вода текла очень долго.

Его не было слышно, потом он вернулся. Он остановился в ногах кровати и несколько минут внимательно смотрел на меня. Я знала, что, когда он находится в подобном настроении, лучше не встречаться с ним глазами, поэтому сделала вид, что задремала, но продолжала следить за ним сквозь опущенные ресницы. Я видела его взбешенный взгляд — взгляд, означавший, что он готов меня ударить. Я видела, что он полностью отключился, но на этот раз все было по-другому. Он выглядел задумчивым.

Мои руки инстинктивно крепче сжали дочь.

— У меня сегодня странное и противоречивое настроение, док. Я собранна, сознание напряженно работает, ищет ответы, причины, нечто надежное, за что можно было бы зацепиться, нечто настоящее, но как только я решаю, что все поняла, и аккуратно делаю себе пометку «исправлено» вместо «изуродовано», тут же оказывается, что мысли мои по-прежнему разбиты, рассеянны и путанны. Но вы, вероятно, и так уже об этом знаете, верно?

По крайней мере, ваш офис выглядит настоящим. Настоящие деревянные полки, стол из настоящего дерева, настоящие туземные маски на стенах. Здесь я и сама могу быть настоящей, потому что знаю: вы не можете рассказать обо мне другим людям. Но интересно, не хочется ли вам проболтаться обо всем этом, когда вы сидите в кругу приятелей-психиатров и беседуете на свои обычные темы?.. Но нет, забудьте: вы как раз выглядите как человек, который занялся этой профессией, потому что искренне хотел помогать людям.

Возможно, мне вы помочь так и не сможете. От этого мне становится грустно, но не за себя. Мне грустно за вас. Для психиатра должно быть большим разочарованием столкнуться с пациентом, которого нельзя вылечить. Тот первый психиатр, с которым я встретилась, когда вернулась в Клейтон-Фолс, сказал мне, что безнадежных случаев не существует, только я думаю, что все это ерунда. Думаю, что люди могут быть настолько сломлены, настолько разбиты, что уже навсегда останутся не более чем только осколком цельной личности.

Я думала: интересно, когда это произошло с Выродком? Что стало определяющим моментом, моментом, когда кто-то больно наступил на него и тем самым разрушил обе наши жизни? Было ли это, когда его бросила настоящая мать? Можно ли было все это поправить, если бы он попал в хорошую приемную семью? Возможно, если бы его приемная мать не имела таких отклонений, он бы никого не убил и не похитил бы меня? А может быть, это произошло еще в материнской утробе? Был ли у него в принципе хотя бы один шанс? А у меня?

Одна его часть была явным Выродком, человеком, который меня похитил, избивал, насиловал, запугивал, играл со мной в свои садистские игры. Но иногда, когда он был задумчив, счастлив или возбужден, я видела в нем человека, которым он мог бы стать. Возможно, он мог бы иметь семью, мог бы учить свою дочку кататься на велосипеде и делал бы ей зверушек из надувных шариков, как знать? Черт, а может, он стал бы доктором и спасал человеческие жизни?

После того как у меня появилась дочь, я и к нему иногда начала испытывать материнские чувства, и в те мимолетные моменты, когда я видела его светлую сторону, мне хотелось вытащить ее на свет. Я хотела ему помочь. Я хотела излечить его. Но потом я вспомнила. Он был маленьким мальчиком, стоявшим перед полем скошенного сена с зажженной спичкой, и ему не требовалось никакого особого повода, чтобы бросить ее.

Сразу после рождения ребенка Выродок бросил мне пеленки, пару детских комбинезончиков, несколько одеял и неделю разговаривал со мной только тогда, когда приказывал что-то сделать. Он дал мне отдохнуть в постели после родов всего одни сутки. На следующий день, когда я мыла посуду, у меня закружилась голова, и он разрешил мне несколько минут посидеть, но зато потом заставил меня все перемывать, потому что за это время вода остыла. В следующий раз я просто закрыла глаза и оперлась о кухонную стойку, пока все не прошло.

Он никогда не прикасался к ребенку, но, когда я меняла пеленки или купала ее, тут же появлялся и просил сделать что-то для него. Если я гладила ей белье, он заставлял меня сначала закончить глажку его одежды. Однажды, когда я хотела покормить ее, пока доваривался на плите наш обед, он заставил меня положить ее и сначала подать на стол ему. Единственное время, когда он оставлял нас в покое, был момент, когда я кормила. Не зная точно, что именно выводит его из себя, я брала ее на руки, стоило ей только пискнуть, и тут же начинала успокаивать, но его взгляд все равно темнел, а челюсти судорожно сжимались. Он напоминал мне змею, готовящуюся к нападению, и, пока я успокаивала свою дочку, внутри у меня все дрожало от тревоги.

Прошло несколько дней, а он так ничего и не сказал насчет того, чтобы дать ей имя, поэтому я спросила, могу ли я сделать это сама.

Он посмотрел на ребенка, устроившегося у меня на руках, и сказал:

— Нет.

Но потом я все равно шепнула ей на ушко свое секретное имя для нее.

Это было единственное, что я могла дать ей сейчас.

Я не переставала думать о том, какой выход получили его ревность и чувство обиды в отношении приемного отца. Поэтому, когда он был в хижине, я старалась выглядеть равнодушной по отношению к девочке и делать для нее только самое необходимое — к счастью, она была довольным и радостным ребенком, не доставлявшим больших хлопот. Но как только он выходил по делам, я разворачивала ее и осматривала каждый сантиметр ее кожи, поражаясь тому, как она могла выйти из моего тела.