Джеймс Паттерсон - Целуй девочек

В конце концов, я заснул. Уже рассветало. Начинался следующий день. Это и в самом деле никогда не кончится.

Оставались две загадки, которые требовали разрешения или, по меньшей мере, тщательного изучения. Первая – Казанова, и кто он таков. Вторая – мы с Кейт, и что с нами будет.

В конце августа мы поехали в Аутер-Бэнкс в Северной Каролине. Провели шесть дней неподалеку от живописного городка под названием Нэгз-Хед.

Неуклюжими металлическими ходунками Кейт уже не пользовалась, но старомодную ореховую палку с набалдашником временами брала с собой на прогулку. Эту крепкую палку она использовала для упражнений по каратэ, которыми занималась по большей части на пляже: с удивительным проворством и ловкостью вращала ее вокруг туловища и головы.

Глядя на Кейт, мне казалось, что она излучает свет. Она практически полностью вернула былую форму. И лицо стало почти прежним, если не считать отметки над виском.

– Она наглядное свидетельство моего упрямого нрава, – говорила Кейт, – и такой я останусь до самой смерти.

То была во всех отношениях замечательная пора. Сплошная идиллия. Мы с Кейт понимали, что заслужили отдых – и даже более длительный.

Каждое утро мы завтракали вместе на веранде, сколоченной из длинных, покрашенных серой краской досок и выходившей на сияющий в солнечных лучах Атлантический океан. Готовили завтрак по очереди, но по-разному: я, стоя у плиты, а она ходила в магазин в Нэгз-Хед и приносила оттуда свежие булочки или баварские пончики с кремом. Мы подолгу гуляли вдоль берега моря. Ловили в прибое тунца и жарили его тут же на пляже. А иногда просто смотрели на сверкающие белизной патрульные катера. Съездили на целый день в Национальный парк Джокиз-Ридж посмотреть на ненормальных, рискующих сломать себе шею планеристов, прыгавших с вершин высоких дюн.

Мы ожидали появления Казановы. Надеялись, что он явится. До сих пор он не показывался, судя по всему, не проявлял к нам интереса.

Я вспомнил книгу и фильм «Властитель судеб». Мы с Кейт были чем-то похожи на Тома Уинго и Сьюзан Ловенстайн, связанные совсем иными, но не менее крепкими узами. Ловенстайн вызвала в Томе скрытое стремление любить и быть любимым, как мне помнится. Мы с Кейт старались узнать друг о друге самое сокровенное, и оба преуспевали в этом.

Однажды ранним августовским утром мы зашли глубоко в чистое, прозрачное, голубое море, плескавшееся совсем рядом с нашим домом. Большинство любителей позагорать и поплавать еще спали. Одинокий бурый пеликан скользил по волнам.

Мы стояли в воде и держались за руки. Красота вокруг была писаная, словно на открытке. Так почему же меня не покидало такое чувство, будто вместо сердца в груди огромная зияющая рана? Почему я не мог выкинуть из головы Казанову?

– У тебя дурные мысли. – Кейт шутливо толкнула меня бедром. – Ты ведь в отпуске. Значит, мысли тоже должны быть отпускные.

– На самом деле мысли у меня вполне приличные, но чувства они вызывают просто отвратительные, – признался я.

– Эту дурацкую песню я наизусть знаю, – сказала она и обняла меня в доказательство того, что во всем этом со мной заодно.

– Давай пробежимся. Наперегонки до Кокин-Бич, – предложила она. – На старт, внимание, приготовься проиграть.

Мы побежали. Кейт даже не прихрамывала. Бежала легко, задорно. Сильная она была во всех отношениях. Нам обоим сил хватало. Под конец мы уже бежали во весь дух и повалились в серебристо-голубую волну прибоя. «Не хочу терять Кейт, – Думал я на бегу. – Не хочу, чтобы это кончалось. Не могу ничего с собой поделать».

Однажды теплым субботним вечером мы лежали на берегу, на старом индейском одеяле, и нас обдувал легкий морской ветерок. Говорили сразу обо всем. Мы уже поужинали жареной уткой с черничной подливой собственного приготовления. На Кейт была майка с надписью «Верь мне, я – доктор».

– Мне тоже не хочется, чтобы это кончалось, – сказала Кейт и глубоко вздохнула. А потом добавила: – Алекс, давай поговорим о причинах, по которым, как нам кажется, всему этому должен наступить конец.

Я покачал головой и улыбнулся ее прямолинейности.

– На самом деле конца этому не будет, Кейт. Такие счастливые дни будут перепадать снова и снова, как сокровище, которое время от времени находишь.

Кейт схватила меня за руку и, стиснув изо всех сил, пытливо посмотрела на меня своими бездонными карими глазами.

– Тогда почему это должно окончиться здесь? Некоторые причины, хотя и не все, нам обоим были известны.

– Слишком мы похожи. Ужасно рассудочны. Так все можем разложить по полочкам, что приведем как минимум с полдюжины причин неудачи. Мы упрямы и настойчивы. Думаю, далеко зайдем, – сказал я полушутя.

– Все, что ты говоришь, очень похоже на самовнушение.

Но мы оба знали, что я прав. Горькая правда. Бывает такая штука? Думаю, да.

– Наверное, мы и вправду можем далеко зайти, – сказала Кейт с улыбкой. – А после уже даже дружить не станем. Но я и думать не желаю об этом. Наша дружба – часть моей жизни, и я не в силах пока, отважиться на такую огромную потерю.

– Мы слишком оба сильны физически. Ненароком убьем друг друга. – Мне хотелось хоть как-то разрядить обстановку.

Она еще крепче прижалась ко мне.

– Не надо шутить над этим. И не заставляй меня смеяться, Алекс, дуралей. Пусть эта минута будет печальной. Я даже заплакать могу, так она печальна. Уже плачу. Видишь?

– Конечно, она печальна, – сказал я. – Самая печальная из всех.

Мы до самого утра лежали в обнимку на колючем шерстяном одеяле. Засыпали под взглядом звезд и под мерный рокот Атлантического океана. Этой ночью в Аутер-Бэнксе все казалось окутанным пеленой вечности. Почти все.

Задремав, Кейт внезапно проснулась и посмотрела на меня.

– Алекс, он ведь снова следит за нами, правда? Точно я не знал, но замысел был именно таков.

Тик-трах.

Тик-трах.

Тик-трах.

Он по-прежнему не мог избавиться от мыслей о Кейт Мактирнан. Только теперь мысли эти вызывали гораздо более сложные и тревожные чувства, чем сама по себе доктор Кейт и ее участь. Она и Алекс Кросс сговорились уничтожить его уникальное творение, его бесценное произведение искусства, созданное только для себя, – его жизнь, такую, какой она была. Почти все, что было ему когда-либо дорого, безвозвратно погибло или разрушено. Час расплаты настал. Пришло время покончить с ними раз и навсегда. Показать им свое истинное лицо.

Казанова понимал, что больше всего на свете скорбит о потере единственного друга. В конце концов, это ли не свидетельство здравости его ума? Он способен любить, способен чувствовать. Не веря собственным глазам, он смотрел, как Алекс Кросс стреляет в Уилла Рудольфа на улице в Чепел-Хилле и как тот падает. Рудольф стоил десяти таких, как Алекс Кросс, а теперь он мертв.