А.М. Бэридж - Глаза в глаза

Он захлопнул блокнот и быстро оглянулся. Какое-то шестое чувство сообщило ему об опасности. Первым в глаза бросился «его благородие» Лефруа, его чванная улыбка словно говорила: «Нет, любезнейший, это не я».

Понятно, не он; разумеется, все дело в нервах. Но стоило Хьюстону отвлечься на леди Томпсон, и Криппен вновь переменил позу. И не только он, другие тоже включились в эту игру. Вон тот неизвестный красавчик — прежде он держал в кармане правую руку, а теперь держит левую!

Реймонд поднялся с кресла. Все, хватит! Он уходит. Боже, он в очередной раз провалил дело!

Но... тут же опустился обратно. Нет, это лишь минутная слабость. Тут дело верное, и он его сделает. Он должен заработать деньги! И этим чучелам он не по зубам! Нервы, нервы, просто расходились нервы!.. Но какая страшная тишина, она и впрямь давит, как многокилометровая толща воды...

Хьюстон опять повернулся вместе с креслом и наткнулся на острый взгляд доктора Бурде. Но это был лишь отвлекающий маневр, Реймонд резко глянул через плечо и чуть было не поймал Криппена на месте преступления: тот собирался подмять руку!

— Слушайте, сволочи, шевельнется кто, зашибу на месте! — прошипел журналист.

И тут же, опомнившись, тяжело помотал головой. Нет, нужно уходить! В конце-то концов, впечатлений на статью он набрался — даже с избытком. А в «Утренних новостях» и знать не будут, что он просидел в подвале лишь полночи. Главное, чтобы репортаж был захватывающим. Но директор музея? Вдруг ему не понравится, что журналист сбежал до срока? Ведь охрана доложит, во сколько ушел ночной посетитель. И тогда — прощай пять фунтов! Нет, уходить нельзя. Как там дома, как Роза? Спит? Или ночь тянется для нее так же мучительно долго, как и для него?

Бедная Роза, сколько ей пришлось вытерпеть? Кто он. Реймонд Хьюстон? Заурядный лондонский журналист, немножко таланта и ни на грош удачи. Однако он живой человек, ходит, дышит, мыслит, а эти уроды, кто они? Да никто! Несколько прутьев, немного воска, два метра тряпья. Изображают из себя убийц, хотят запутать его, не дать написать репортаж, который ему так необходим!

И тут Реймонд увидел, что доктор Бурде переступил на месте раз, переступил другой, слегка присел, выпрямился. Он разминал ноги!

— Ты!.. — выкрикнул Хьюстон, и голос его сорвался.

В ужасе, не в силах даже шевельнуть пальцем, он смотрел, как француз сделал в его сторону один шаг, и другой, и третий...

Доктор Бурде, остановившись возле самого кресла, произнес:

— Добрый вечер! — и, приветливо улыбнувшись, продолжил на хорошем английском языке с легким акцентом: — Это чистая случайность, что мы встретились здесь. Я уж думал, что эту ночь проведу в одиночестве, пока из слов милейшего директора не понял, что вы пришли разделить со мной мое уединение. Нет-нет, не шевелитесь и даже не пытайтесь, господин директор абсолютно прав: я неплохой гипнотизер, говорить и двигаться вы будете лишь с моего соизволения. Нет, я не восковая фигура, хотя любезный директор и назвал мое изображение их маленьким шедевром, я доктор Бурде, живой и настоящий.

Он уселся на подлокотник кресла и принялся растирать бедро.

— Извините, ноги затекли. Вероятно, вам интересно, какие обстоятельства привели к нашей встрече? В силу некоторых причин я вынужден был поселиться в Англии. И вот не далее как несколько часов назад неподалеку отсюда я столкнулся с полицейским, который внимательно оглядел меня и вроде бы захотел взять у меня интервью, но скромность увлекла меня прочь. Так я попал в этот подвал, но полиция могла появиться здесь в любую минуту. Но вот передо мной явился я сам собственной персоной, и меня осенило. Я крикнул: «Пожар!» — все бросились к лестнице, я же стянул с «доктора Бурде» этот плащ, быстро надел его и, затолкав «шедевр» под помост, занял его место. Но тревога быстро улеглась, вереницы зевак снова потянулись в подвал, так что мне пришлось провести весьма утомительные часы. Лишь изредка мне удавалось перевести дыхание и слегка размять конечности. И все же я чуть не попался. Какой-то глазастый мальчишка закричал, что я пошевелился. Но родители не поверили ребенку и обещали дома надрать уши за то, что он не умеет вести себя в обществе. Надеюсь, они выполнили свое обещание.

Доктор Бурде встал с подлокотника, растер щиколотки и сел снова.

— Характеристика, данная мне директором, в общем-то верна, хотя выдает некоторую узость его мышления. Вот он сказал: маньяк. А я говорю: коллекционер. Я считаю, что человечество делится на две примерно равные группы: на коллекционеров и на тех, кто таковыми не являются. Эта вторая группа однообразна до уныния, но зато как разнообразна, как живописна группа первая, какое богатство индивидуальностей! Есть банальные собиратели спичечных коробок, спортивных значков, бутылочных этикеток, есть утонченные коллекционеры старинных автографов, монет, орденов, оружия, экзотических бабочек. А вот я коллекционирую глотки.

Доктор скосил глаза на горло Хьюстона.

— Эту встречу нам подарил случай, так что не будем привередами. Хотя шея-то у вас совсем не богатырская, я предпочитаю шеи толстые, такие, как у того вот увальня, — Бурде показал на Армстронга, ни лице которого сияла все та же дурашливая ухмылка.

Порывшись в кармане, доктор вытащил бритву. Коротким взмахом раскрыл ее, попробовал на палец и, словно затачивая, стал водить лезвием по ладони.

— Это французская бритва, — сообщил он Хьюстону. -- У вас такими почти не пользуются. Лучше всего их править о дерево, — взяв двумя пальцами Хьюстона за подбородок, доктор мягко приподнял его голову:

— Так, прошу чуть повыше. Еще чуть-чуть. Как говорят парикмахеры: «Не беспокоит?» Вот так, благодарю вас!

Когда смотритель вошел в Приют Убийцы, чтобы приготовить его к приему посетителей, восковые фигуры все в тех же безмятежных позах стояли на своих местах. Хьюстон же сидел, откинувшись на спинку кресла, голова его была запрокинута, словно журналист подставлял шею и подбородок бритве парикмахера... И действительно, его горло уже покрывала небольшая щетина.

Доктор Бурде также стоял на своем месте и с любезной улыбкой пялился на мертвого журналиста. Безразличие его было понятно: какие могут быть эмоции у пучка прутьев, обряженных в тряпки и с пустой головой из воска?

Напрасно редакторы считали, что у Реймонда Хьюстона недостаточно воображения.