Алексей Большаков - Изгой

Это было слишком! Упоминание матери оказалась чрезмерным для напряженных нервов подростка. Кровь горячей волной ударила в лицо, он почувствовал неожиданный толчок в сердце. Странное, нехарактерное для него ощущение лютой ненависти пронзило Бориса. И эта ненависть быстро трансформировалась в приступ бешеной злобы. Он отшатнулся и нащупал за собой черенок оставленной в курятнике лопаты, схватил ее и ринулся к тетке. Он аж трясся от ярости.

Взгляд тетки встретился с его глазами, чуть не вышедшими из орбит, красными, дышащими ненавистью. И глаза, и лицо воришки были такими, будто он спятил и готов убить кого угодно. Эх, тетка, знала бы она его состояние! Женщина, похоже, поняла, что сказала лишнее, но уже ничто не могло остановить Бориса.

— Ы-ы-ы! — довольно громко прорычал юноша и обрушил хорошо наточенное лезвие заступа лопаты на теткину голову.

Тетка охнула, скорее не от боли — от неожиданности.

— Что ты делаешь, гад?! — недоуменно спросила она, но негодяй нанес удар, затем еще. Женщина хотела позвать на помощь, но сознание покинуло ее.

Словно чья-то недобрая воля овладела Борисом, сделав его сильным, необычайно сильным. Как и в случае с матерью его рука рванулась как бы сама собой, почти машинально, словно без его ведома. И эта рука обрушила лопату на голову бедной женщины. Сокрушительный удар пришелся лезвием по лбу сверху вниз — тетка была маленького роста, без косынки, с распущенными волосами. Сразу выступила кровавая борозда, которая на глазах Бориса быстро наполнялась кровью. Тетка что-то сказала — Борис даже не понял что — и стала медленно, словно в замедленной съемке, оседать на землю. Алая кровь хлынула из раны, заливая ей лицо.

Но эта кровь лишь усилила ярость Бориса. Задавленная ненависть кипела в нем. Вновь вложив всю свою силу и злость, Борис нанес еще удар лопатой по голове оседающей тетки, затем еще. Она издала слабый, задыхающийся звук, похожий на стон, и затихла. Тетка не пыталась защититься, но Борис, ничего не соображая, продолжал с непонятным остервенением лупить тетку лопатой по всем частям ее обмякшего тела.

Что на него нашло? Похоже, он потерял рассудок. Борис действительно словно спятил, он не мог опомниться, остановиться и восстановить свое помутневшее сознание. Со свирепой ненавистью он лупил тетку, как будто она была исчадием ада, источником всех его бед. Это была мстительная ярость раба, обрушившегося на хозяина в предвкушении мига освобождения, ярость помешанного человека, в которого вселился злобный бес. Борис словно не мог контролировать этого беса. А может, и не было никакого беса? Это многолетний страх трансформировался в слепую ярость. Но эта ярость была ужасна!

Борис продолжал бить тетку даже после того, как она захрипела в предсмертной судороге. Поначалу он не испугался этого хрипа и густой крови, в которой успел запачкать руки, свою одежду и старенькие ботинки. Он первый раз видел умирающего — от его рук! — человека и не испытывал никаких эмоций. Однако постепенно он пришел в себя.

Опомнившись, Борис выкинул лопату. Приступ ярости его отступил, взгляд сосредоточился на тетке. Ее залитое кровью лицо выражало одно лишь бессмысленное изумление, глаза закатились. Она лежала на земле вся в крови. Сладковатый запах липкой крови был противен Борису. Отвращение и дурнота переполняли его. Он наконец-то осознал, что убил человека. Это было невероятно, но он только что лишил жизни эту женщину и перепачкался ее кровью!

Он ужаснулся содеянному и дрожал как в лихорадке. Потрясение было слишком сильным, сердце вырывалось из груди, холодный пот выступал из каждой поры его тела и струился по ложбинке спины, тошнота подступила к самому горлу. Он упал на колени и уперся руками в землю. Его буквально вывернуло наизнанку. Но желудок был почти пуст, наружу вырвались лишь свежие яйца. Он вытер подбородок рукой, но прошел всего несколько метров и позыв повторился, его стошнило опять, тяжело, какой-то водянистой слизью. Он бросился на землю и несколько секунд сидел не в силах пошевелиться. Он не мог нормально дышать, глаза его застилала синяя пелена.

Но постепенно силы вернулись к нему. Не будучи более в состоянии противостоять искушению убежать с этого страшного места, Борис, превозмогая дрожь в теле, ринулся через двор к калитке, выскочил на улицу, стремительно преодолел поляну. Подгоняемый злобным собачьим гавканьем, он перемахнул через овраг и словно во сне, в шоке, ничего не соображая, бросился прочь. Сейчас ему нужно было убежать как можно дальше от этого злосчастного места и он бежал быстро, как только мог.

Пробежав несколько километров по лесным тропинкам и сильно запыхавшись, Борис приостановился, чтобы перевести дух. Но отдышавшись, он продолжил свой путь. Он шел бездумно в одном направлении, словно во сне, не понимая зачем и куда он идет, шел часа, наверное, два, а может быть, и больше. За это время ему никто не встретился: ни зверь, ни человек. И только подходя к деревне Ольгинка, он услышал далекий собачий лай и немного пришел в себя.

Борис понял, что ушел очень далеко и решил вернуться на свою стоянку. Он выбрался на проселочную дорогу и пошел назад, в сторону карьера. Он шел будто на автомате, словно в дурмане, почти в бессознательном состоянии. Мозг его разрывался, в ушах звенело, тяжесть и тошнота не отступали.

Тем не менее, временами он прислушивался, чтобы не столкнуться с каким-нибудь случайным человеком. Значит, он не окончательно потерял свой рассудок.

В лесу было тихо. Лишь ветер теребил иногда верхушки деревьев.

Борис обогнул карьер и, пройдя еще около километра, свернул на тропинку, ведущую к его стоянке. Здесь он был в безопасности.

К его полянке примыкал небольшой луг, плавно переходящий в смешанный лесок, где мирно уживались осинки, березки и елочки. Летом на лугу росли ромашки, васильки и лютики. По южной окраине луга неторопливо струился ручей. Он замерзал только в крутые морозы и уже давно освободился ото льда. Борис любил подолгу сидеть и, не отрываясь, всматриваться в таинственную темноватую воду ручья. Такие посиделки наполняли его душу спокойствием.

С другой стороны ручья была поляна побольше. На верхнем склоне поляны летом росла высокая сочная трава, нижний склон зарос осокой и жирными лопухами. Борис любил загорать в мягкой сухой траве без одежды. Ему нравилось, притаившись, лежать и слушать шум родного леса, рассматривать бескрайние голубые небеса, наблюдать за облаками и самолетами. Он мог часами мечтать о дальних странах и путешествиях. Его не тяготило одиночество, не волновало, что юношеские забавы и влюбленности обходят его стороной. Наоборот, жизнь в обществе казалась ему тяжелой и пустой.