Майкл Слэйд - Охотник за головами

– Шартран слушает.

– Франсуа, это Уолт Джессоп. Я звоню с побережья. У нас тут плохие новости.

– Я уже знаю. По линии начальства.

Заместитель комиссара по подразделению Е только хмыкнул:

– Нам нужны люди и техника, Франсуа. Это похуже, чем было с Олсоном. Даже тогда у нас были отряды добровольцев, и частные сыщики, и звонки с требованием выкупа, и Бог знает, что еще. А сейчас еще феминистки разойдутся.

– Как-нибудь справимся.

– А что я скажу прессе?

– Предоставь это мне, Уолт. Я как раз сейчас об этом думаю. Обещаю, что позвоню тебе, когда додумаюсь до чего-нибудь, только дай мне выпить еще чашку кофе.

Заместитель усмехнулся:

– Хорошо. Только поторопись, а то мне придется сбежать из города.

Закончив разговор, Шартран пошел на кухню и сварил себе еще чашку кофе. В этот момент его осенила идея.

Он знал, что надо делать.

Когда ты стоишь во главе организации, являющейся одновременно бюрократической и легендарной, ты обязан делать все, что можешь.

Даже если не можешь ничего.

ВАНКУВЕР, БРИТАНСКАЯ КОЛУМБИЯ

8.15

"Женевьева" умирала.

Он осторожно взял розовый куст левой рукой и осмотрел его в поисках какого-либо заболевания. Ему удалось обнаружить только две крохотные белые точки в месте соединения цветка со стеблем. Что бы это ни было, он никогда не видел такого симптома раньше. "Вот в чем беда экзотических растений, – подумал он. – Они страдают экзотическими болезнями".

За стенами теплицы сыпал снег. Кленовые деревья и город за ними скрылись в серой пелене, сквозь которую едва проглядывало тускло-багровое солнце, отсвечивая радугой в каплях на стекле.

Нет, день начинался плохо по всем показателям.

Как обычно, он начал работать в половине шестого утра. Но, едва сев в плетеное кресло и раскрыв блокнот, он уже знал, что ничего толкового сегодня не напишет. Тут же всплыла и еще одна горькая истина – что он вообще зря взялся за этот труд. Ну зачем миру еще одна история первой мировой войны? Что он может сказать после Фэя, Альбертини и Лиддела Гарта?

Он медленно отстранил растение и понял, что вместе с ним умерла его книга.

Поглощенный печальными мыслями, он не услышал, как дверь теплицы отворилась и вошла его жена.

Тронув его за руку, она заговорила по-французски.

– Robert, on tu demande au telephone [24].

Он поглядел на нее снизу вверх – каштановые волосы теперь собраны наверху головы, но непокорные пряди тут и там выбиваются и падают на плечи, – потом кивнул, вышел из теплицы и прошел по деревянному полу, покрытому персидским ковром, к телефону в холле.

Он чувствовал легкую тревогу: в плохой день и новости могли быть только плохими.

– Алло, – сказал он по-английски. – Это Роберт Деклерк.

16.55

Войдя в паб, он улыбнулся, обводя глазами столики и прикидывая, кому здесь он срочно нужен. Он знал, что в этот момент многие в "Руках лунного света" глядят на него с вожделением. Особенно нетерпеливой казалась блондинка в углу. Он снабжал ее постоянно, но она была такой здоровой, что дозы хватало ненадолго.

Индеец двинулся к ней, обходя столы.

Всего десять минут назад он загрузился двумя упаковками зелья. Пушер сказал, что это лучшая партия с тех пор, как Конные прочистили рынок.

– Только двигай быстрее, – сказал он. – У них нюх на это дело, и скоро они повиснут у тебя на хвосте.

– Я думал, ты возьмешь деньги вперед.

– Я тебе доверяю, – улыбнулся Пушер. – Должен же такой сукин сын, как я, кому-то доверять? Только повторяю – двигай это быстрее.

Индеец прикинул, что ему нужно сбыть сорок пять порций и еще пять останется для него. Эта афганская штука позволит ему летать часов восемь. Прошел уже почти месяц с тех пор, как он принимал наркотик последний раз, и сердце его билось учащенно.

Да, сегодня будет ночка. Только бы распродать товар.

– Дорогой, – прошептала блондинка, увидев его. – Как я рада!

Ее лицо дергалось, как у ожившего мертвеца.

– Должен разочаровать тебя, крошка. Я пустой.

Но это была только старая пушерская шутка, позволившая ему увидеть потухший взгляд блондинки и на миг особенно остро ощутить свою власть над этим жалким созданием. Потом он ухмыльнулся, открывая пластиковую капсулу за полусгнившими зубами.

– О-о, простите, леди. Оказывается, кое-что осталось. Когда будут деньги?

– Скоро, – блондинка облизала пересохшие губы. – Дай мне его, быстрее. Я вот-вот развалюсь на части.

– Одну или две, леди? Семьдесят пять за порцию. А-атличный товар!

Блондинка скривилась, но выбора у нее не было. Она дважды кивнула.

– У выхода в пять, – бросил он и пошел к выходу.

Тут они оба увидели чернокожего, входящего в бар.

Его могучие плечи занимали все место, предназначенное природой для шеи; грудь распирала голубую хлопчатобумажную майку. Штаны без ремня грозили вот-вот сползти к щиколоткам. На круглом лице выделялась тонкая полоска усов. Негр был просто увешан драгоценностями: в волосах на груди блестело несколько золотых цепочек, в ухе качалась серьга, наманикюренные пальцы усеивали кольца. Судя по его виду, вряд ли кто-то даже в этой части города мог покуситься на эти ценности.

Индеец уставился на него, открыв рот. Чернокожий, небрежно кивнув на заднюю дверь, повернулся и вышел; индеец, проскользнув между столов, скрылся в черном ходе.

Когда они исчезли, блондинка встала и быстро пошла к туалету. По пути какой-то тип лет пятидесяти, с прыщами по всему лицу, сунул ей руку между бедер. Отпихнув его, она вошла в женское отделение.

Там воняло мочой, и сразу в трех местах красовались лужи блевотины. В одной из них печально размокала противозачаточная таблетка. Единственное окно открывалось во двор, как будто запах помойки мог освежить здешний воздух.

Блондинка вошла в кабинку у окна и, став ногами на унитаз, выглянула наружу.

Она больше минуты смотрела, как говорят индеец с негром. Потом они передали что-то друг другу и быстро разошлись в противоположных направлениях.

Как только они скрылись, блондинка достала из кармана блокнот и ручку и начала что-то писать.

17.40

Откуда-то издалека донесся стук колес поезда. Другим звуком был гудок судна, выходящего в тумане из гавани. Туман накатывался с моря, скрывая реальный мир в своей серой пелене и искажая очертания и звуки. Погода приближалась к своей октябрьской норме.

Железнодорожная будка стояла в двадцати футах от Тихого океана и в нескольких тысячах ярдов от западного края Канадской Тихоокеанской железной дороги. На четырех тысячах миль рельсов будка была крошечной нервной клеткой в большой и сложной системе.

Мужчина, сидевший на подоконнике будки, закурил еще одну сигарету – экспортный класс, без фильтра. Он был, что называется, в теле – налитый пивом живот выдавался из-под пиджака, туго натягивая кожу ремня. Из кармана брюк торчала рукоятка "Смит-и-Вессона" 38-го калибра.