Александр Архипов - Нескучная жизнь майора Чапаева

— А куда им деваться, Владимир Руфатович? У Костика в каждой руке по стволу, а Кубик у них только ножи из карманов повынимал. Сидели себе в туалете запертые. Я ж говорю: лохи! — убеждал слушателей Сажа. — А что было дальше, я не знаю. Уехал я.

— Лучше б ты остался, — ехидно ответил Руфатыч, кивнув на торчащую из бока Сажи прозрачную трубку.

— Это да, — сделал страдальческое лицо потерпевший.

— Не спи, Сажа! Дальше что было? — интеллигентно спросил я.

— Дальше мало что помню. В туалет сильно захотелось… вот что помню. Попросил таксёра остановиться. Он тормознул возле входа в парк, там фонарь не работает. Удобно, в общем. Только ширинку расстегнул, а он меня битой бейсбольной по башке — хрясь! Ну и вдребезги — в смысле бита. Видно, бракованная. Чувствую, сознание теряю, плохо как-то. Оборачиваюсь: а это, сука, таксист! Стоит охреневший, то на меня, то на поломанную биту смотрит. Потом из кармана кастет достаёт — и на меня. Ударил. Больно. Я ему: «Тварь! Тебя воры на ножи поставят!» А он мне: «А ты уже на нём!» И чувствую: в левую бочину мне перо загоняет. Тут у меня всё поплыло. — всхлипнул Сажа, отвернувшись к стенке.

— Таксиста видел раньше? Марка, номер машины? — оживился Руфатыч.

— Нет. Машина… «Вольво» старая. Седан. Черная, а может, тёмно-синяя. Салон такой обшарпанный. Я там ещё подумал, что Костик в этот раз за такую тачку хрен от меня чаевые получит. Он обычно развозом занимался. А, да… на ручке переключения передач такая самодельная головка с красной розой в середине, — тяжело вздыхая, ответил Сажа. — А таксист… таксист всё покашливал. Едет и так кхе-кхе… кхе-кхе… И рот платком прикрывает. Спрашиваю, мол, болеете? Сказал, что пива холодного выпил… Ну и всё. Я ж говорю, темно было, около трёх ночи.

— Удивительно, что этот, так сказать, таксист всего один раз тебя ножом ударил. Убивать не хотел? И нож у тебя в брюхе оставил. — задумчиво произнёс Руфатыч, почёсывая шариковой ручкой свой загривок.

— Так я ж его по инерции за руку схватил. А он худой такой, хлипкий, — вспомнил Сажа. — Если б до его горла дотянулся. Вспомнил! Вспомнил, товарищи! По соседней улице «скорая» с сиреной и маячками проехала, вот он и обделался… бросил меня. Наверное, подумал, что менты.

— Ну да, ну да… может, и испугался… Да и возни с тобой… Вон какая туша, — усмехнулся следователь. — На этом, пожалуй, закончим. Но ты, Сажин, не расслабляйся. Никто с тебя 171-ю, часть 2-ю не снимал, — давая подписывать протокол, добавил Корнев.

— Владимир Руфатович. — опять заныл Сажин, — я ж по честноку!

Уже на выходе я придержал следователя и вполголоса, но так, чтобы слышал Сажин, спросил:

— Шеф, прикрытие снимаем?

Погружённый в свои мысли, Корнев, сразу не понял, о каком прикрытии идёт речь, но потом задумчиво посмотрел на пустую койку соседа Сажина и, досадливо махнув рукой, сказал:

— Оставь ещё на пару дней. Мало ли.

— До свидания… товарищи, — благодарно прошептал Сажин.

— До скорого, — сурово ответил я, выходя из палаты.

У двери уже давно топтались одетые в мятые больничные халаты оба соседа Сажи. Надо сказать, по поводу боевого охранения Руфатыч перефантазировал. Обоим дядькам было за шестьдесят. Один лежал после операции аппендицита, а второй ждал своей очереди на удаление грыжи. Агенты… рискуя жизнью… прикрытие…

— Короче, здоровья вам, мужики! — вполголоса сказал я на выходе, заговорщицки подмигнув Сажину.

Владимир Руфатыч изъявил желание ехать на базу на японском внедорожнике, поэтому сержант-водитель ехал на своих «жигулях» впереди нас, разгоняя честных обывателей гнусным звуком сирены, как машина сопровождения.

— Ну, что? — решил подвести итоги допроса потерпевшего следователь Корнев. — Определимся, что у нас в сухом остатке? Обозначим основные направления, так сказать?

Всю дорогу до Новокузнецкого отдела Руфатыч разговаривал сам с собой. Помню, как я по молодости цепенел от этого театра одного актёра. Но ему было нескучно. Он спорил сам с собой, соглашался со своими доводами и тут же опровергал их, вслух перечитывал протокол допроса, звонко хлопал себя ладонью по лбу, и с криком: «Забыли!» — начинал выстраивать линию следствия заново.

Все эти его закидоны я давно знал, привык к ним и не мешал следаку доказывать самому себе, что он недооценённый гений современного сыска. Где-то он был прав. Корнева на руках не носили, хотя «висяков» за ним числилось не больше, чем у других. Просто Володя был какой-то не такой. Не внушительный, что ли. Стычек с начальством избегал, даже если был прав, больших высот в карьере не достиг и даже форму носить стеснялся.

По дороге в телефонном режиме выяснил, где у нас кто. Дроздов с утра бегал по старым делам и теперь на общественном транспорте возвращался на базу. Он, сволочь, так и говорил: на о-б-щ-е-с-т-в-е-н-н-о-м т-р-а-н-с-п-о-р-т-е! Это чтобы нам всем было его жалко. А не жалко, Ваня! Стыдно ездить на маршрутках целому старшему лейтенанту при папе — директоре хлебозавода. Но у нашего Вани был принцип — всего достичь самому, материальных ценностей в том числе. А какие могут быть материальные ценности у обычного опера из обычного ОВД, хоть и Москвы?

Арамян потел в допросной вместе с другим следователем. Они должны были сегодня закрыть одно резонансное дело по 111-й статье УК РФ. Неадекватный охранник ночного клуба очень сильно и с особой жестокостью отдубасил двух желторотых, но совершеннолетних посетителей вышеназванного уважаемого заведения. Здорово изуродованные посетители оказались тоже уважаемыми, так как были отпрысками ещё более уважаемых родителей. Суть была в том, что уважаемые отпрыски ещё более уважаемых родителей, будучи под кайфом, порезали бритвой официантку, решительно отказавшую им в интимной услуге. И, как назло, несговорчивая официантка оказалась невестой этого самого изувера охранника. Вот он, «фашист», и приложился… к обоим. Многоуважаемые мамы и папы топали модельной обувью и фанатично присматривали эшафот понадёжней для обидчика с большими кулаками. А наш Алик и следак по этому делу, по простоте своей душевной и с нашего общего одобрения, всячески старались сбить срок наказания по этой статье до минимума, непростительно сочувствуя бывшему разведчику десантно-штурмовой бригады ВДВ.

А вот Чегевара и Лядова работали в «штабе». Заботясь о психическом состоянии своего зама, я позвонил и задал короткий вопрос:

— Что у вас?

Эрнесто мрачным голосом сообщил:

— Попытка изнасилования… потерпевшая у нас. Пишем.

Задавать лишние вопросы не стал, нога сама нажала на педаль акселератора. Убедив Корнева, что всё из того, что он по дороге говорил, мне понятно и что вечером встречаемся, я быстро поднялся на свой этаж. Черных сидел на своём месте и разговаривал с кем-то по телефону. Кивнув мне, он махнул в сторону моего кабинета, мол, иди к себе, я сейчас. Оглянувшись на звук зазвеневшей чайной ложки, я увидел Лядову, суетившуюся у «чайного» столика, и женщину, сидящую на диванчике с белым платком в руках. На вид ей было лет тридцать пять — сорок. Одета она была в светлую блузку, застёгнутую под горло, клетчатую юбку до колен и туфли на среднем каблуке. Голова была опущена, и очки в красивой оправе постоянно сползали по мокрому от слёз носу. И тогда женщина, шумно вздыхая и не поднимая головы, двигала их на привычное место указательным пальчиком. Руки были ухоженные, но без яркого, остро заточенного маникюра. И можно было предположить, что перед нами типичная представительница интеллигентной профессии. Ну, допустим, учитель, музыкант, экономист, медицинский работник…