Ирина Лобусова - Праздник Святой Смерти

Город стремительно, каждодневно превращался в пустыню. Началась эвакуация — кто мог, старался уехать. Лишь у продуктовых магазинов да на базарах жизнь била ключом. Ожесточенные, злые люди остервенело хватали все, что попадалось под руки, не стесняясь в выражениях и в поведении — чуть ли не перегрызая глотки друг другу…

А вот сентябрь начался с тишины. Только по направлению к порту стали появляться толпы беженцев.

Поздним сентябрьским вечером Зина, выглянув на шум из окна, наблюдала страшную картину. Как она поняла, беженцев не пустили на пароход, и шофер попросту выбросил весь их багаж из своей машины на мостовую и уехал. Люди плакали от отчаяния, и свист и взрывы бомб вокруг не могли заглушить этот плач…

Каждая ночь начиналась с того, что небо пылало от зарева пожаров. А после этого наступала полная тишина, вплоть до утра. Старинные книги, бюсты, картины, расколотые сервизы, какие-то остатки прежней жизни… Все это валялось на дымящихся кирпичах… Вся прошлая жизнь… Внутри, в разрушенных комнатах продолжалось тление, еще висели и пылали разные портреты, остатки мебели… казалось горят камни… Тут же стояли пожарные, равнодушно рассматривая разные предметы — они ничего не могли поделать: пожарные рукава были пусты, воды в городе не было, а пламя заканчивало свою работу, пожирая все, все судьбы и все жизни…

А в начале октября в Одессе началась абсолютная паника: на пароходы начали грузиться войска — лошади, пушки, снаряды, танки… Одесситы поняли — их бросают…

С отводом войск началось мародерство. Грабили квартиры не только брошенные, но и сгоревшие. Тех, кто был пойман, расстреливали — но это никого не останавливало. Приличная мебель, пусть и полусгоревшая, картины, книги, ценности — все это было под боком, только руку протяни…

А потом в Одессу пришел голод. Теперь люди боролись за единственное право: жить и не умереть голодной смертью. Тогда и появилась горькая шутка: в городе открылся еще один фронт — картофельный, ведь за все лето одесситы почти не видели, страшно сказать, картошки — вся она отправлялась в армию, так что к осени картофель стал в Одессе деликатесом.

И вдруг, совсем неожиданно, в начале октября одесситам привалило невиданное счастье — каждому в руки давали по целых два килограмма картошки! Понятно, что в очередях сразу начались драки, и дрались не только за картошку, но и за картофельные очистки…

Именно тогда, в начале октября 1941-го, Зина научилась готовить самое страшное блюдо осажденной Одессы — оладьи из картофельных очистков… Несмотря на странный, порой и неприятный вкус, эти оладьи поглощались моментально… Всем очень хотелось жить…

Спустя время в Одессе начались погромы продовольственных магазинов. На Канатной толпа ворвалась в магазин и принялась без разбору, лихорадочно хватать хлеб. Картина была жуткая. Кто не смог устоять в очереди, умудрялся лезть через окна, из магазина были слышны душераздирающие крики… По тротуару лилась кровь…

Одесса горела. Каждую ночь в разных местах вспыхивали пожары из-за не прекращающихся бомбежек. Трупы никто не убирал — и тут, и там на тротуарах лежали мертвые люди. А еще лошади… Груды вещей — старого, изношенного рванья — ветер разносил по мостовым. Страх висел в воздухе как что-то реальное, осязаемое — как топор, подвешенный над головами. Никто не знал, как дальше жить…

В начале октября Зину разбудили страшные взрывы. Таких она не слышала в последнее время. Кое-как, наспех одевшись, вместе с остальными жильцами она выбежала на улицу. Казалось, еще немного, и их дом тоже взлетит на воздух…

Над Одессой стояло марево пожарищ, Зина отчетливо запомнила тот момент, когда ночное небо из черного вдруг стало огненно-алым. Словно их всех, стоящих и видящих, как горит их дом, живьем поглотил ад…

— Румыны на подходе, — вдруг услышала она. Один из соседей, пожилой мужчина, работавший в военкомате, повернулся к Зине, и ее напугало жуткое выражение его лица. — Со дня на день займут город. И нам всем конец…

— Не сметь… — попыталась было остановить его Крестовская, но тут же осеклась: поняла, почувствовала, что уж слишком нелепыми выглядят любые пропагандистские лозунги. Вот теперь, именно теперь они полностью исчезли, были стерты с лица земли под напором подступающей к ним бездны правды…

— Перестаньте, Зина, — даже не услышав, а увидев движение ее губ, усмехнулся сосед. — Нам с вами в первую очередь конец. Мне — как большевику, а вам — как сотруднице НКВД. Выбирайте — расстреляют или повесят?

— Что это жгут? — Зина сделала вид, что не слышит. Она не могла оторвать глаз от страшного марева, внушавшего ей просто непреодолимый ужас.

— Склады палят, — ответил сосед. — Чтобы не сдавать врагу. Здесь, в центре города, на Слободке и Пересыпи. Это наши… Все сожгут… Говорят, приказ…

— Не может быть… — снова попыталась возразить ему Зина, но тут же опять умолкла.

— Правда, — зло бросил сосед. — Вы что, не понимаете? Нас уже нет! Нас кинули на произвол судьбы! Вы знаете, какая в городе паника? Катастрофа уже случилась. Если будет хуже — это никого больше не удивит.

Крестовскую как камнем по голове ударили: этот малознакомый человек словно показал ей то, что ее ждет…

В тот вечер Зина возвращалась гораздо позже обычного. До начала комендантского часа оставалось совсем немного, но за этим уже никто не следил, одесситы оставались верны себе. И тут две тени выросли из переулка прямо ей наперерез. Заговорил, судя по всему, главный:

— Але, барышня! А подойди сюда. Ану гони винтовку, сука!

Два пьяных, опустившихся жлоба. Под наркотиками — Зина это вмиг по глазам определила, — оттого очень опасные.

— И сумку свою давай! — пискнул второй.

Грабежи в Одессе были обычным делом, ну а тем более сейчас. Грабили всех, брали даже самые ненужные, старые и ношеные вещи. Но Зина в первый раз столкнулась с таким. Паники у нее не было. Отступив шаг назад, Крестовская вскинула винтовку к плечу:

— Еще шаг — буду стрелять!

— Да ты охренела, сука? — Один из жлобов двинулся вперед.

Недолго думая, Зина выстрелила ему под ноги. Фонтанчик щебня осыпал его брюки. Взвизгнув, жлоб бросился обратно в переулок. Следом за ним потрусил второй. Зину колотило, как в лихорадке — но не от того, что она стреляла под ноги, а от того, что она поняла, что могла выстрелить прямо ему в лицо…

Дверь ее комнаты была приоткрыта. Крестовская остановилась в коридоре. В последний месяц их огромная коммунальная квартира стремительно пустела, каждый день жильцов становилось все меньше. Многие уехали в эвакуацию, кто-то решил спрятаться у родственников в деревне и переждать там… Даже постоянная жительница квартиры, ее, можно сказать, талисман, тетя Валя, уехала, решив пересидеть страшный период у сестры в Херсоне.