Мария Адольфссон - Неверные шаги

— Имя, всплывшее в связи с изучением прошлого убитой.

— И как раз поэтому, вероятно, вполне естественно, что одно и то же лицо искало контакт и с Сюзанной, и с Дисой. Эта Энн Кросби, должно быть, попросту знакома с обеими. Все расследования кишат совпадениями, которые никак не связаны с самим делом.

— Вообще-то совпадение весьма странное. Ведь Диса и Сюзанна незнакомы. Сюзанна только-только родилась, когда Диса уехала с острова.

— Ладно, но Диса знала ее родителей. И Энн Кросби, вероятно, как-то связана с той коммуной, знала кого-нибудь из них или, может, сама жила там одно время. Наверняка ведь приходило и уходило множество народу. Ты спрашивала у Брендона и Джанет Коннор?

— Пока нет, но оставила сообщение на их автоответчике. И собираюсь послать эсэмэску на мобильник Энн Кросби. Попрошу ее связаться со мной.

— Да, почему бы и нет? Ведь дочь Дисы сказала ей, что полиция тоже ищет Дису. Странно, что Энн Кросби не сказала Метте Гран, что произошло недоразумение, тут я с тобой согласен. С другой стороны, может, она не поняла, о чем говорила Метта; сконский диалект, черт побери, без пол-литра не разберешь.

— Значит, по-твоему, надо послать ей эсэмэску? Хоть мне и приказано целиком сосредоточиться на Кванне?

Карен кладет палец на кнопку отправки.

— Почему ты спрашиваешь у меня? Ты ведь уже решила.

Раздается сигнал — сообщение отправлено. Карен поворачивает мобильник, чтобы Карл прочитал короткое сообщение, что уголовный розыск Дункера просит Энн Кросби незамедлительно связаться с ними по указанному номеру. Он медленно качает головой.

— Смеед до потолка подпрыгнет, когда поймет, что ты не бросила это дело.

— Так ему знать необязательно. Или?

— От меня он в любом случае ничего не узнает. Оставляю за тобой удовольствие лично рассказать ему обо всем. Если Энн Кросби объявится, тебе от этого не уйти. Хотя, с другой стороны, она может позвонить и в случае, если не имеет отношения к убийству.

Лангевик, 1971 г.

— Так нельзя, она не выживет, если не удастся наладить грудное вскармливание.

Диса отставляет бутылочку с ненавистным искусственным питанием, утирает ладонью лоб, прикладывает ребенка к плечу.

Уже на вторые сутки она поняла, что смесь из молока, муки и капельки масла не работает. На этот раз не работает. И видела их взгляды, видела, как у них в глазах блеснуло сомнение, когда она послала Пера в Дункер, в аптеку, за заменителем грудного молока. “Нестле”. Это название издевательски кричало о своих злоупотреблениях в третьем мире, о своем бесстыдном жульничестве. Главный символ капиталистического хищничества. Но он поехал и купил. И теперь они продали душу дьяволу, и спасения им нет.

Уже трое суток. В глазах и под ложечкой у Дисы свербит от тревоги и недосыпа. Уже трое суток Ингела лежит в постели. Тихая, с закрытыми глазами, даже когда не спит. А вокруг снуют остальные, неуклюжие, неподготовленные, совершенно бессильные.

Неожиданно Дису захлестывает гнев. Они все как дети. Глупые дети в телах взрослых. Целиком доверились ей, думали, она обо всем позаботится, решит все проблемы. Диса, спокойная, надежная. Сохранившая давние знания о том, как выжить, старинные домашние способы лечения, старинные рецепты. Диса, акушерка, повитуха. Да, собственно говоря, кому требуются больница и врач, чтобы рожать детей?

Биение двух сердец она услышала еще на девятнадцатой неделе. А что отец не Тумас, поняла много раньше. Наверно, когда сама Ингела еще не хотела посмотреть правде в глаза. Диса видела Ингелу и Пера, поняла то, на что Тумас закрывал глаза. Она знает, когда дети были зачаты и что именно тогда Ту-маса в Лангевике не было.

“Ты должна рассказать, — сказала она. — Тумас и Пер вправе знать. И Анна-Мария тоже”, — добавила она, понимая, что отныне все изменится.

И в конце концов Пер открыл жене печальную правду. Что он ей изменил. Что дети, которых ждет Ингела, от него. Что он станет отцом, ведь у Анны-Марии, вероятно, никогда не будет детей. Пожалуй, уже тогда, услышав наверху душераздирающие рыдания, все они поняли: это начало конца. Поняли еще до того, как слезы и крики сменились ледяным молчанием. Или понимание пришло к ним лишь в следующие недели, когда тревога за Анну-Марию медленно обернулась злостью?

Может, как раз тогда они, один за другим, пришли к весьма неприятному осознанию, что идея делить всё хороша в теории, но ужасна в реальности. Может быть, как раз когда они втайне думали, что реакцию Анны-Марии все-таки легче понять, чем безразличие Тумаса. Когда восхищение его способностью всегда прощать и идти дальше мало-помалу сменилось презрением к его мягкотелости. Почему он не разозлился? В самом деле сумел простить Ингелу и Пера? Он что же — эта мысль была под запретом, но неудержимо напрашивалась, — не настоящий мужчина?

Один за другим они отказались от мечты. Тео вернулся в Амстердам всего через несколько недель после крушения идиллии. Брендон и Джанет продержались чуть дольше. Сопережили скорбь Анны-Марии и боязливое пьянство Пера. Сопережили непонятно спокойное отношение Тумаса ко всему, что бушевало вокруг него. Смотрели, как у Ингелы растет живот, словно постоянное напоминание, что ничто не уладится. На сей раз проблема не исчезнет.

И однажды студеным февральским утром Брендон застал Джанет в гавани, она в одиночестве сидела на причальной тумбе.

— Завтра я уезжаю, — сказала она. — Поедешь со мной?

— Куда? — спросил он.

— Куда глаза глядят.

И они тоже все бросили, покинули коммуну.

Но Диса осталась. Она исполнит свой долг, как и обещала им, дождется, когда родятся дети. А потом — так она обещала себе — она тоже уедет из этого ада.

И когда роды наконец начались, по какому-то природному инстинкту надежда вернулась. Может быть, как только родятся дети, все опять станет хорошо. Как только жизнь вернется в дом. Ингела механически выполняла ее указания: дыши, не тужься пока, подожди, подожди… Давай!

А Тумас все время сидел подле нее. Тумас, не Пер. Может, несмотря ни на что, это и была его месть. Единственная маленькая демонстрация власти, которую он себе позволил, — выставить Пера за дверь. Он, Тумас, первым увидит детей, хоть они и не его.

Все произошло на удивление быстро; уже через несколько часов после первых схваток родился первый ребенок. Здоровая девочка, получив легкий шлепок полотенцем, тотчас закричала. А потом Диса поняла: что-то не так. Ингела вдруг обессилела и впала в апатию. Минул почти час, пока все наконец завершилось и родилась вторая девочка. Слабенькая, вялая, вполовину меньше сестры. Когда училась, Диса слышала о таких случаях: один близнец может забирать в утробе матери столько питания, что второй отстает в развитии. И, разумеется, она читала о матерях, у которых не возникало привязанности к своим детям, о женщинах, которые вместо счастья материнства испытывали глубокую депрессию. Слышала и читала, но никогда не видела.