Мария Адольфссон - Неверные шаги

Прокурор фыркает:

— Бедняжка. Пострадал, а за спиной рюкзак с награбленным. И по малым дорогам явился в Лангевик, чтобы после взломов скрыться от полиции. Очень трогательно.

Карен невольно улыбается.

— Как дочитаете отчет до конца, вы увидите, что нам удалось подтвердить звонки, о которых говорил Кванне. Старый самогонщик Йорген Бекстрём, вы его знаете, подтвердил, что, когда проснулся под вечер после Устричного, у него было четыре пропущенных звонка. Один от матери и три от Линуса Кванне, каждый раз они переключались на автоответчик. И неудивительно, учитывая, что старикан в то время был не слишком разговорчив. А уж тем более не мог сесть в машину и съездить за своим корешем.

— Тогда он и вломился к Сюзанне Смеед, убил ее и уехал на ее машине. Осталось только объяснить, почему в машине нет его следов. Знаю, криминалисты работают тщательно, но, может, им все-таки осмотреть машину еще раз?

— Увы, не получится. Они отдали машину. А Ларсен никогда бы этого не сделал, не будь он уверен на все сто процентов. Если Кванне ездил на этой машине, то в перчатках и в шапке. Или ему чертовски повезло.

Карен встает. Ни слова не говорит о том, что думает, а думает она, что Кванне, пожалуй, вовсе не вламывался в дом Сюзанны Смеед, просто случайно оказался поблизости, как он и твердит. И на сей раз Линусу Кванне просто-напросто не повезло. Не говорит она и о гложущем ощущении, что убийца Сюзанны Смеед по-прежнему где-то рядом. Будь у нее хотя бы имя или версия насчет мотива, но смутное ощущение… Нет, на сей раз лучше держать язык за зубами.

— Что ж, дальше мне не продвинуться, — говорит она. — Теперь дело за вашими людьми. Перед уходом домой оставлю подробный отчет у вас в корзине с входящими документами. Кстати, я собираюсь наконец-то взять положенный отпуск. Хёуген и Смеед рады отдохнуть от меня, — с кривой улыбкой добавляет она.

Динеке Веген тоже встала, с улыбкой протягивает руку.

— Да, я слыхала, что вы уходите в отпуск. Спасибо вам. Если вдруг возникнут вопросы, согласую с Юнасом. Куда, кстати, собираетесь?

— На северо-восток Франции. У меня там доля в винограднике, хотела успеть помочь друзьям с урожаем.

— Не в Эльзас ли?

— В общем, да. Можем поспорить на ящик.

— Давайте. О чем спорим?

— Если суд примет ваше обвинение против Кванне, получите от меня ящик белого вина.

— А если нет?

— Тогда я права. И мне этого достаточно.

— Значит, покидаешь корабль, раз нельзя больше играть в капитана.

Не оборачиваясь, Карен следит, как струйка кофе медленно течет в кружку, которую она подставила под краник. Не спеша оборачивается и дует на кофе, поднеся кружку к губам. Прислоняется к мойке и смотрит на Эвальда Йоханнисена, который стоит в дверях кухоньки.

Она не подает виду, что только сейчас сообразила, что забыла положить сахар и горечь ест губы.

— Здорово, что ты снова здесь, Эвальд, — говорит она. — Я слышала, что ты вышел на работу. Хочешь чашечку?

Он кривит лицо:

— Гейский кофе? Спасибочки, я предпочитаю наш старый добрый полицейский.

— Почему я не удивляюсь? Но мог бы и попробовать. Вкусный.

Она поднимает руку, поглаживает ладонью матовую сталь. Потом нажимает пальцем на рычажок вспенивателя молока, который тотчас поворачивается, и шлет коллеге улыбку. Тот смотрит на нее, качает головой.

— Н-да, а раскошеливаются, ясное дело, налогоплательщики, — с кислым видом роняет он. — Но это, надо думать, далеко не все, что Юнасу придется улаживать после тебя.

— Вот как, — спокойно говорит она. — Что за интересные сплетни ты собрал?

Эвальд Йоханнисен входит в буфетную, открывает холодильник, достает банку кока-колы. Вскрывает, поднимает, словно собираясь сказать тост, делает несколько больших глотков.

Ты явно стосковался по кофеину, думает Карен и в ответ приподнимает свою кружку.

— Ты бы поосторожнее с этой штукой, — мягко говорит она, кивая на банку с колой. — Вредно для сердца.

— Иди к черту.

— Точнее, в северную Францию. Уезжаю вечером в субботу. Буду сидеть на ферме и пить вино, пока вы тут надрываетесь в снежном буране.

Йоханнисен отпивает еще глоток, утирает рот тыльной стороной руки.

— Ну-ну, пришлось тебе все-таки сдаться. Не дали тебе тратить время и ресурсы на то, что можно было раскрыть меньше чем за неделю. Обидно, поди.

Он пододвигает стул, садится. Прислоняется к спинке, скрещивает вытянутые ноги, снова подносит банку с колой ко рту.

— А ты шныряла по округе, допытывалась, что происходило здесь пятьдесят лет назад, вместо того чтобы присмотреться к тому, что у тебя перед носом. — Он отпивает глоток и, открыв рот, рыгает.

Карен старается не скривиться, кладет голову набок и улыбается:

— Стало быть, вы со Смеедом уже поболтали. Что он еще рассказал?

— Ты имеешь в виду про то время, которое ты истратила, разглядывая старый фотоальбом, бегая по пабам и болтая со стариками-хиппи? Нет, про это я и сам мог прочесть. Юнас попросил меня просмотреть твои записи, н-да, чтение не больно-то поучительное.

— Тем не менее ты все прочитал. Как трогательно.

— Так ведь пришлось, ведь я буду на связи с прокуратурой, раз ты решила смыться, поджав хвост.

— Ах, но я рада, что ты прочел и распечатки допросов Линуса Кванне. Уверена, что для тебя они достаточно убедительны. В точности как для Веген, Хёугена и Смееда. Хорошо, что вы заодно.

— Какого черта ты имеешь в виду?

— Ровно то, что сказала. Вы получили все, что считаете нужным. Извольте!

— Выходит, ты по-прежнему не считаешь Кванне виновным. Так?

Эвальд Йоханнисен фыркает и смахивает с подбородка струйку пены. Карен, не отвечая, пристально смотрит на него, ждет продолжения.

— Я, черт подери, не упустил ни единой мелочи, которую ты раскопала, разговаривая со старыми дезертирами, или добыла, сидя в пабе со старыми трепачами. Хиппи, датчанка-акушерка и брошенные дети — полная бессмыслица. И допросы Кванне я прочел. Нет ни малейшего сомнения, какие выводы тут напрашиваются. Если ты этого не видишь, для меня вообще загадка, зачем тебя понесло в полицейские.

Карен подходит к мойке, ополаскивает кружку, ставит вверх дном на сушилку. Оборачивается.

— Знаешь, Эвальд, я и сама задаю себе этот вопрос.

Последнее, что она слышит, перешагивая через вытянутые ноги и выходя из буфетной, новая отрыжка углекислоты, вырывающейся из глотки Эвальда Йоханнисена.

Карен вытаскивает из замка ключи автомобиля, и в ту же секунду жужжит мобильник. Но волнения, которое всего день-другой назад охватило бы ее при виде имени Энн Кросби на дисплее, нет и в помине, и она медлит: а стоит ли вообще отвечать?

Разговор с Брендоном и Джанет уже снял вопросы, какие у нее были. Пятьдесят лет назад в Лангевике случилась трагедия. И что Энн Кросби — тот самый младенец, который вместе с Тумасом и Ингелой вернулся в Швецию, теперь не вызывает никаких сомнений. С помощью Корнелиса Лоотса — втайне и взяв с него обещание оставить Юнаса Смееда в неведении — она получила подтверждение, что Хэппи действительно переименовали в Энн и выросла она в Мальмё с Тумасом Экманом, которого, видимо, считала своим биологическим отцом. В конце восьмидесятых Энн уехала в Штаты учиться на маркетолога и там вышла за некоего Грегори Кросби, с которым шесть лет назад развелась. Детей они не имели, и Энн Кросби зарегистрирована как одинокая женщина по некоему адресу в Лос-Анджелесе.