Жан-Кристоф Гранже - День Праха

Когда взревели моторы, Ивана подошла к машинам. Теперь свободные места остались только в «скотовозках», предназначенных для Посланников. Она встала под луч фары, делая вид, будто оправляет платье, — типа она только отошла пописать.

— Подождите меня!

Задняя машина притормозила. Ивана подбежала к ней, и ей удалось вскарабкаться в кузов. Сидевшие там люди отодвинулись. Любой физический контакт с «мирскими» был им запрещен. Возможно, они считали их неорганическим материалом, таким же как пластик или кевлар.

Грузовик набрал скорость; все взгляды были устремлены на Ивану, севшую на одну из скамеек. Она извинилась неизвестно перед кем в темноте и поджала под себя ноги, как робкая девочка.

— Не бери в голову, — шепнул чей-то голос.

Ивана обернулась и увидела рядом улыбающееся лицо. Женщине было на вид не больше двадцати лет, она идеально соответствовала критериям Обители: шатенка, светлые брови, бледные, внимательные глаза… Круглое лицо подчеркивало ее молодость.

Ивана наконец перевела дыхание. Она сидела, держа стиснутые руки на коленях, и чувствовала, как навалилась на нее дневная усталость: мышцы ног сводило, пальцы болели, ныли плечи…

— Как ты? Держишься? — участливо спросила соседка, догадавшись о ее изнеможении.

— У меня все тело ломит, — ответила Ивана, — даже не могу сказать, что болит сильнее — руки или ноги…

— Это скоро пройдет, вот увидишь. Но в нынешнем сезоне ты еще не успеешь привыкнуть.

— Да, к сожалению.

Ивану удивил собственный ответ: в эту минуту она говорила искренне.

— Огонек найдется? — спросила женщина, сунув в рот сигарету.

Ивана всегда носила в кармане зажигалку «Zippo», которую ей оставили, поскольку она была механической. Она щелкнула ею и поднесла к лицу соседки.

Зажигалка ярче высветила черты женщины. Брови, выгнутые дугой, словно в каком-то таинственном возмущении или в непомерной гордости, изящный носик и чувственные, великолепного рисунка губы. Типично итальянская красота, хотя каштановые волосы и молочный цвет лица скорее подошли бы датчанке. В общем, сочетание Средиземноморья и Балтики.

— Тебя как зовут?

— Ивана.

Обманывать было бесполезно. По приезде она заполнила карточку, указав свое подлинное имя. Она знала, что Посланники собирали сведения о рабочих для проформы, они относились с полным безразличием к французской администрации и соцсетям, считая их работу пустым времяпрепровождением «мирян».

— А тебя?

— Рашель.

Голос женщины, чистый, слегка насмешливый, напоминал журчание узенького, но непокорного ручейка, струящегося в лесу между камнями и мхами.

— А мне можно свернуть сигаретку?

Ивана уже заметила, что Рашель курит самокрутку. Та порылась в кармане фартука и извлекла оттуда листочек папиросной бумаги и табак-самосад в полотняном мешочке.

— Что это за табак?

— Эльзасский. Его здесь выращивают.

— Правда?

Рашель улыбнулась, словно положила штришок краски на белый лист.

— Мы же тут живем наособицу.

Ивана в несколько секунд свернула самокрутку; табак был светлый, шелковистый, похожий на саму Рашель. Она закурила и несколько минут сидела молча, подставляя лицо ветру.

Это был какой-то особенный миг: она наслаждалась приятной вечерней прохладой, но главное — радовалась своей удаче.

Проникнув в окружение анабаптистов и познакомившись с этой открытой женщиной, что пожирала ее глазами, она сделала гигантский шаг к раскрытию тайны.

— Удивляюсь, как это они тебя наняли всего на несколько дней, — заметила Рашель.

— Люди, которые меня принимали, показались мне очень доброжелательными. Я им объяснила свое положение.

— А какое у тебя положение?

Ивана затянулась сигаретой, прежде чем соврать:

— Ни работы, ни жилья, ни башлей.

Рашель сочувственно закивала, распрямилась, выгнула спину и откинула назад свою круглую головку с густыми волосами, забранными под чепчик. Потом схватила Ивану за левую руку, ту, в которой не было сигареты. Ивана вздрогнула: Рашель нарушила закон Обители — никаких физических контактов с «мирянами».

— Судя по твоим пальцам, у тебя маловато опыта, верно?

— Вообще никакого! — призналась Ивана. — Тем более здорово, что они меня наняли.

— Вот и еще одно благое деяние в наш актив!

— Да, вы не боитесь безнадежных случаев!

Они дружно прыснули со смеху, и Ивана поняла еще одно: когда Рашель смеялась, она словно раскрывала некую тайну. Ее лицо вспыхивало, утрачивая тяжкую серьезность. А смех обнажал белоснежные зубы, чуточку выступающие вперед, что и объясняло слегка выпяченные губы.

— Я прямо не знала, куда мне податься, — продолжала Ивана еще более унылым тоном, увлекшись собственной выдумкой. — Пробовала найти работу в кафешках своего квартала, но им обслуга не требовалась. Вот я и решила попытать счастья здесь.

— Но почему в этой сельской местности? Ты выглядишь скорее как городская девушка.

— А я и есть городская, родилась в Париже. Но для приезда сюда у меня была причина… личная причина.

— Какая же?

Ивана сделала вид, что колеблется. Но Рашель слегка подтолкнула ее локтем. Судя по всему, она и впрямь не боялась касаться этой пришелицы из внешнего мира.

— Парень… — шепнула славянка, прижав палец к губам.

Рашель снова улыбнулась, но на этот раз как-то смущенно. Видимо, Ивана зашла слишком далеко. Обе умолкли и продолжали курить, сидя рядышком; остальные уже потеряли к ним интерес. Иваной завладела какая-то томительная усталость, ей вдруг захотелось положить голову на плечо своей соседки и покемарить.

Впервые она потеряла бдительность. Прежде, даже притворяясь любезной, она была воплощением внимания и недоверия.

— Тебе скоро выходить, — шепнула Рашель. Ивана вздрогнула: оказывается, она и впрямь задремала, прижавшись к своей новой подруге. Девушка внимательно посмотрела на анабаптистку. Странное дело: за несколько минут Рашель удалось усыпить ее бдительность. Такое обаяние было почти… опасным.

— А вы сами где ночуете? — спросила она, протирая глаза.

— Южнее, в Диоцезе.

— Значит, вы сделали крюк, чтобы меня подвезти?

— Мы всегда рады оказать услугу, ты разве не заметила?

Ивану больше всего удивило, что никто из Посланников не постучал в кабину шофера с просьбой доставить ее на место.

В ночной тьме замаячили огни лагеря сезонников.

— Увидимся завтра, — тихо сказала Рашель.

— Спасибо, что подвезли.

В ответ анабаптистка сжала ее руку.

— А я думала, вам запрещено прикасаться к мирянам.

— Есть правила, и есть исключения. В такую минуту чувство симпатии, доверия позволяет и нарушить закон.

Эти слова смутили Ивану. Но еще больше ее смутило это лицо — невинное, простодушное — и трогающее душу. Сквозь выражение твердости на нем проступило что-то чистое, искреннее, выражавшее душевную незащищенность.