Камилла Лэкберг - Проповедник [litres]

Опрашивать соседей. Это задание для стажера, а не для человека с двадцатипятилетним профессиональным опытом. Этим следовало бы озадачить сопляка Мартина, тогда он, Эрнст, мог бы позвонить по телефонам и немного поболтать с коллегами из близлежащих округов.

У него внутри все кипело, но это было его естественным состоянием с младых ногтей, так что за рамки обычного ситуация не выходила. Холерический темперамент делал его не слишком подходящим для профессии, предполагавшей так много социального общения, но, с другой стороны, он пользовался уважением у хулиганов, инстинктивно чувствовавших, что Эрнст Лундгрен не из тех, с кем следует ссориться, если дорожишь своим здоровьем.

Когда он проезжал через поселок, повсюду вытягивались шеи. Его провожали взглядом, на него показывали пальцами, и он понял, что новость уже облетела всю Фьельбаку. Через площадь Ингрид Бергман ему пришлось ехать очень медленно из-за множества незаконно припаркованных машин, и он с удовлетворением заметил, что в результате несколько человек поспешно покинули уличное кафе. Так-то лучше. Если когда он поедет через площадь в обратную сторону, машины еще будут стоять, он вовсе не против того, чтобы потратить немного времени и нарушить отпускное спокойствие проштрафившихся. Возможно, дать им подуть в трубочку. Несколько водителей потягивали холодное пиво, когда увидели, что он проезжает мимо. Если повезет, ему, наверное, удастся отобрать кое у кого права.

На маленьком кусочке улицы перед Королевским ущельем припарковаться было непросто, но Эрнст сумел втиснуться и начал операцию «Опрос соседей». Как и ожидалось, никто ничего не видел. Люди, обычно замечающие, если сосед всего лишь громко пукнул у себя дома, сразу становятся слепы и глухи, когда полиции требуется что-нибудь узнать. Впрочем – Эрнст был вынужден это признать – они, вполне возможно, действительно ничего не слышали. Летом ночью так много шума от возвращающихся домой под утро пьяных, что народ научился отгораживаться от звуков на улице, чтобы иметь возможность спокойно спать. Но это чертовски раздражало.

Только в последнем доме ему повезло. Улов, правда, оказался небольшим, но хоть что-то. Старик в самом дальнем от устья ущелья доме слышал, как около трех часов, когда он вставал по малой нужде, проезжала машина. Он сумел даже уточнить время до без четверти трех, но выглядывать на улицу он не стал и поэтому ничего не мог сообщить о том, как выглядели водитель или машина. Однако он оказался старым учителем автошколы, в свое время поездившим на разных машинах, и мог с уверенностью сказать, что эта машина была не из новых моделей – ей, скорее всего, уже несколько лет.

Замечательно, за два часа обхода соседей ему удалось узнать только, что убийца, по всей вероятности, привез сюда труп около трех часов, а также что он, возможно, приезжал на машине старой модели. Радоваться особенно нечему.

Однако настроение на пару градусов поднялось, когда он, проезжая площадь на обратном пути, приметил новых нарушителей правил парковки, занявших места прежних. Сейчас здесь задуют в трубочки так, что легкие загудят.

Настойчивый звонок в дверь прервал работу Эрики, с трудом ходившей по комнатам с пылесосом. Она буквально обливалась потом и, прежде чем открыть дверь, смахнула с лица несколько мокрых прядей волос. Чтобы оказаться здесь уже сейчас, они, должно быть, мчались, как угонщики.

– Привет, толстушка!

Ее заключили в крепкие медвежьи объятия, и она почувствовала, что дико потеет не одна. Будучи прижатой носом к подмышке Конни, Эрика поняла, что по сравнению с ним сама, вероятно, пахнет, как розы.

Выбравшись из объятий, она поздоровалась с женой Конни Бриттой, правда, только вежливо пожала той руку, поскольку они встречались всего в нескольких единичных случаях. Рукопожатие Бритты было влажным, слабым и вызывало ощущение, что держишь в руке дохлую рыбу. Эрика содрогнулась и подавила импульс вытереть руку о брюки.

– Ну и живот! У тебя там что, близнецы?

Эрика ненавидела, когда так комментировали ее громоздкое тело, но уже давно начала понимать, что беременность – это состояние, позволяющее всем желающим обсуждать твои телесные контуры и фамильярным образом браться руками за твой живот. Случалось даже, что незнакомые люди подходили и принимались попросту трогать ее живот. Эрика прямо ждала, что сейчас начнется обязательное ощупывание, и буквально через несколько секунд руки Конни уже оказались на месте и водили по животу.

– О, какой у вас там маленький футболист. Точно парень, раз так лягается. Подойдите, ребята, пощупайте!

Эрика была не в силах протестовать, и ее атаковали две пары липких от мороженого рук, оставляя отпечатки на ее белой блузке для беременных. К счастью, Лиса и Виктор, шести и восьми лет, быстро потеряли интерес.

– А что говорит гордый отец? Наверное, считает дни? – Ответа Конни не ждал, и Эрика припомнила, что ведение диалога не является его сильной стороной. – Да, черт возьми, вспоминается, как эти маленькие сопляки появились на свет. Крутое впечатление. Только скажи ему, чтобы не заглядывал туда, вниз. А то надолго утрачиваешь желание.

Он захохотал и толкнул Бритту в бок локтем. Та лишь бросила на него недовольный взгляд. Эрика поняла, что день будет длинным. Только бы Патрик приехал домой вовремя.

Патрик тихонько постучал в дверь Мартина. Он слегка завидовал царившему в его кабинете порядку. Письменный стол так сверкал чистотой, что его можно было бы использовать для операций.

– Как дела? Ты что-нибудь нашел?

Поникший вид Мартина сказал ему все еще до того, как тот отрицательно покачал головой. Вот, черт. Для расследования сейчас важнее всего установить личность женщины. Кто-то же, черт возьми, должен ее хватиться!

– А ты? – Мартин кивнул в сторону папки в руках у Патрика. – Ты нашел то, что искал?

– Думаю, да.

Патрик пододвинул стоявший возле стены стул, чтобы сесть рядом с Мартином.

– Смотри. В конце семидесятых пропали две женщины из Фьельбаки. Не понимаю, как я не вспомнил об этом сразу, в то время эта новость сообщалась на первых полосах, но здесь, во всяком случае, сохранившиеся материалы расследования.

Папка, которую он положил на стол, была здорово пыльной, и он видел, что у Мартина прямо руки чешутся ее обтереть. Предостерегающий взгляд заставил его воздержаться. Патрик открыл папку и показал лежавшие сверху фотографии.

– Это Сив Лантин, она пропала в день праздника середины лета, в семьдесят девятом году. Ей было девятнадцать лет. – Патрик вытащил следующую фотографию. – Это Мона Тернблад, пропала двумя неделями позже, ей тогда было восемнадцать. Ни ту ни другую так и не нашли, несмотря на привлечение колоссальных сил, прочесывание леса, обследование дна и всего, что ты можешь вообразить. Велосипед Сив нашли в канаве, но больше ничего. От Моны не смогли найти никаких следов, кроме одной кроссовки.