Виктор Пронин - Банда 8

Едва Пафнутьев прошел в прихожую, Халандовский тут же, в полном соответствии с нравами времени, закрыл дверь и почти с чувственным наслаждением повернул несколько раз бронзовый ключ, вводя все пять стержней в приготовленные для них пазы. И только после этого повернулся к Пафнутьеву:

— Я рад тебя видеть, Паша! Живым и здоровым!

— А я рад тебя, Аркаша, видеть, — ответил Пафнутьев вполне серьезно. — Живым и здоровым.

— А что, есть подозрения?

— Да, — вздохнул Пафнутьев, проходя в комнату. — Они всегда есть. И ты это знаешь ничуть не хуже меня.

— Мне просто хотелось, чтобы ты проявил свою осведомленность. Считай это вежливостью хозяина. Гостеприимством, если хочешь. Садись, Паша. — Халандовский указал на кресло возле журнального столика. — Я сейчас немного побегаю туда-сюда, а ты отдыхай, собирайся с мыслями, с силами собирайся... Потом я отвечу на твои вопросы. Заметано?

— Думаешь, они у меня есть, вопросы?

— Ха! — сказал Халандовский и вышел на кухню.

То, что он жил в чужом доме, жил временно и недолго, ничуть не отразилось на его кулинарных возможностях. На подносе стояла бутылка «Русского стандарта», одна из лучших водок Москвы нашего времени, во всяком случае, одна из самых дорогих, на тарелке лежала холодная, уже нарезанная буженина, на блюдечке дольки лимона и белый свежевскрытый хрен. Да, и хлеб — по-московски черный, с тмином.

— Прошу прощения за убогость угощения, но я, Паша, исправлюсь. Как только ты с победой на белом коне въедешь в наш город, сразу почувствуешь, что въехал к себе, в свой город.

— Въехать я согласен, лишь бы не привезли.

— Говори, Паша, да не заговаривайся! — строго сказал Халандовский и резко, с некоторым даже недовольством свинтил серебристую пробку с бутылки. Не опуская ее на стол, он наполнил стопки, хорошие стопки, емкие.

— Смотрю, ты уже освоился в Москве, — проворчал Пафнутьев.

— Я не в Москве, я в жизни освоился. При твоей, Паша, поддержке.

— Да ладно. — Пафнутьев ткнулся своей стопкой в стопку Халандовского и выпил. Водка оказалась холодной и мягкой, буженина — холодной и сухой, какой и положено быть буженине, нет в мире ничего более отвратного, чем сырая, сочащаяся буженина, а хрен был вскрыт минуту назад, он тоже был холоден и остр.

— Паша, ты печален, — негромко проговорил Халандовский.

— Я не печален, я сосредоточен, — ответил Пафнутьев и, подняв с пола портфель Лубовского, положил его на стол.

— Знакомая вещица, — сказал Халандовский.

— Из-за этой вещицы один человек уже смерть принял.

— Видимо, в ней таится какая-то опасность?

— Аркаша, я хочу, чтобы ты оценил эти бумаги. — Пафнутьев положил тяжелую свою ладонь на обгорелую кожу портфеля. — Полистай, покажи знающим людям... Мне некому показать, всех боюсь.

— Я один остался, которого ты не боишься? — усмехнулся Халандовский.

— Есть еще два-три человека... Но они не смогут разобраться в этих тайнах.

— Если один уже сложил свою буйну голову... Это может случиться и со мной?

— Конечно, — кивнул Пафнутьев и снова наполнил рюмки. — Можешь отказаться.

— И ты дальше по жизни пойдешь один?

— Угу... Один.

— И тебе не совестно говорить мне это.

— Совестно. — Пафнутьев поднял свою стопку, предлагая Халандовскому поступить так же.

— Паша... Хочешь, я скажу тебе одну умную мысль? Только ты не обижайся...

— Скажи.

— Мы победим.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— За победу! — поднял свою стопку Халандовский.

— На всех фронтах! — подхватил Пафнутьев. Выпив, он поставил стопку на стол и уставился на Халандовского.

— Ты чего? — спросил тот.

— Ивана Степановича убили.

— Ивана Степановича убили?!

— Из-за этого вот портфеля. За ним приезжали. И старик не отдал. И старик не отдал. И старик не отдал, понял?! — Пафнутьев прижал кулаки к глазам.

— Паша, ты не должен этого так оставить, — твердо сказал Халандовский. — Это нехорошо, когда наших бьют.

— Вася мне сказал то же самое.

— Ты с ним виделся?

— На пожарище. Они и дом Степаныча сожгли.

— Я могу помочь? Прости! — спохватился Халандовский. — Я плохо сказал. Я скажу иначе. Я могу помочь!

— Полистай бумаги. Покажи грамотным людям.

— Могу и деньгами.

— Чуть попозже.

— А Вася...

— Мне кажется, что Вася вышел на тропу войны.

— Он тебе сам об этом сказал?

— Дал понять.

— Это хорошо, — кивнул Халандовский.

— Почему?

— Значит, охотиться будет не за тобой.

— Надеюсь, — усмехнулся Пафнутьев.

— Вася не человек, — убежденно сказал Халандовский. — Ты должен это всегда помнить — Вася не человек.

— А кто же он?

— Курок. У него и кличка была — Курок. Безотказный, не знающий промаха, не знающий ни страха, ни жалости. Ты не станешь его останавливать?

— В чем, Аркаша? Как? Моя цель — Лубовский. Им я и пытаюсь заниматься. Больше меня никто не интересует. Руководство поручило мне разрабатывать Лубовского. Невзирая на ту карьеру, которая, возможно, его ожидает. Все. Я продираюсь к Лубовскому. У меня за спиной — трупы. Я уже не знаю, сколько их и чем они заслужили свою печальную участь. Будут еще трупы? Не исключаю. Более того, я в этом почти уверен. Выживу ли я сам? Не знаю. И это маленькое обстоятельство дает мне право поступать свободно и безоглядно. Кто сейчас на мушке? Не знаю. Но совершенно уверен, что я на мушке. Дали понять.

— Как раз об этом я и хотел тебя предупредить.

— Значит, утечка информации. Скажу больше — сознательная утечка информации. Они поручили тебе предупредить или, скажем откровеннее, — пригрозить мне.

— Паша! — возопил Халандовский. — Как ты можешь?!

— Могу, Аркаша, я теперь все могу. И не обижайся. Я сказал «поручили» в переносном смысле. Лубовский знает, что, если тебе станет известно, ты мне сообщишь. И случилось так, что тебе что-то стало известно. И, конечно же, ты мне сообщил, не стал утаивать столь важную информацию. Вот и все.

— А, тогда ладно, тогда пусть, — примиряюще пробормотал Халандовский. — Когда нужен результат? — Он ткнул толстым своим мохнатым пальцем в обгорелый портфель, который все еще лежал на столе.

— Вчера.

— Понял. Но дня три потребуется.

— Годится, — кивнул Пафнутьев. — Если будешь кому-то давать на прочтение — сними копии. Пусть твои ребята изучают копии, а не оригиналы. Оригиналы оставь при себе.

— Паша! — обиженно заорал Халандовский. — Кто я, по-твоему?

— Собутыльник.

— Между прочим, я не знаю звания выше, — значительно произнес Халандовский и разлил по стопкам остатки водки. — Как водка?

— Идет.

— Паша, Москва на тебя повлияла плохо. Надо что-то предпринимать, что-то делать с собой.

— В какую сторону повлияла?

— Ты стал сдержанным и каким-то... Величавым.