Виктор Пронин - Банда 8

— Что скажешь. Андрей? — спросил Пафнутьев, не открывая глаз и пребывая все в той же неподвижности.

— А что сказать... Плохо.

— Что будем делать?

— Жить. И не позволять этим заниматься другим.

— Не давать жить другим?

— Вы же знаете, кого я имею в виду. Как они узнали про этот дом, про эту берлогу?

— Вася подозревает, что мог привести «хвост». Во всяком случае, он этого не исключает.

— Вася осторожен в мелочах, — сказал Андрей. — Но по большому счету допускает оплошности.

— Поэтому он тот, кто есть.

— А кто он есть?

— Киллер. Наемный убийца. Но со своим пониманием — что есть хорошо, а что есть плохо. И самое интересное знаешь что? Только ты не удивляйся. — Пафнутьев оттолкнулся от спинки и в упор посмотрел на Андрея. — Наше с ним понимание этих вещей... что есть хорошо, а что есть плохо... Совпадает.

— А что такое хорошо, а что такое плохо?

— Могу сказать... Могу сказать... А почему бы мне этого и не сказать? — Пафнутьев проборматывал незначащие слова, пытаясь сосредоточиться и как-то связно ответить на вопрос Андрея. — Плохо предавать друзей, чем бы ты с ними ни занимался... Плохо отрекаться от друзей. Плохо быть жадным и неблагодарным. Благодарность всегда должна перевешивать добро, которое тебе сделали, она должна перевешивать услугу, которую ты принял. Или не принимай. Или расплатись, или не бери. А расплатиться можно улыбкой, добрым отношением, просто хорошим рукопожатием. Дело не в деньгах или в пластании перед благодетелем. Настоящий благодетель этого от тебя и не ждет, он этого тебе и не позволит. И деньги возьмет далеко не каждый. Бутылку поставь, в конце концов, но сделай это достойно. Напейся с этим человеком — и это я приму. И Вася примет. Но посылать человека с улыбкой или без... Не надо. Не надо, — повторил Пафнутьев, невидяще и зло глядя прямо перед собой в ветровое стекло. — Это плохо. — Он положил оба своих тяжелых кулака на приборную доску. Кулаки были сжаты с такой силой, что побелели.

— А что такое хорошо? — спросил Андрей, чтобы смягчить разговор.

— А все остальное хорошо.

— Нарушение карается?

— И очень сурово.

— Будет кровь?

— Ее и так уже было достаточно. — Пафнутьев кивнул в сторону пожарища. — И еще будет.

— Вам так кажется или вы знаете?

— Знаю.

— И можете остановить?

— Жизнь не остановишь, — усмехнулся наконец Пафнутьев и примиряюще похлопал Андрея по коленке. — Поехали.

— Куда?

— Аркашка. Только это... Поглядывай время от времени в зеркало заднего обзора.

— Павел Николаевич! — укоряюще протянул Андрей. — Да я и так в заднее стекло смотрю чаше, чем в переднее.

— Виноват. — Пафнутьев опять похлопал ладонью по Андреевой коленке.

Даже не видя сзади ничего подозрительного, Андрей время от времени совершал неожиданные маневры, которые отсекали бы нежелательных преследователей, — то сворачивал в неприметный переулок, а через сотню метров нырял в какой-нибудь двор и выезжал уже на другую улицу, то, воспользовавшись небольшим интервалом в потоке машин, резко менял рядность, то сворачивал в противоположную сторону, не предупредив задние машины сигналом. Как и у каждого водителя, у него было достаточно хитростей, которые позволяли оторваться от «хвоста».

Как всегда осторожен и предусмотрителен, Халандовский не пользовался гостиницами, предпочитая навещать своих друзей, даже не оповещая их о своем предстоящем появлении. Такое поведение грозило неприятностями, но давало уверенность в безопасности.

На этот раз, проскочив по Кутузовскому проспекту, Андрей свернул к Белорусскому вокзалу, выехал на Ленинградский проспект, потом к Беговой и на Хорошевское шоссе.

Халандовский жил в пустой квартире давних знакомых и мог принять Пафнутьева без помех. Андрей напоследок пошел еще на одну хитрость — он как бы свернул к громадному дому в глубине двора, но только для того, чтобы сделать еще одну маскировочную петлю. Остановки на несколько секунд хватило, чтобы Пафнутьев вышел из машины, поднялся по ступенькам и нырнул за бронированную дверь подъезда. А Андрей поехал дальше, увлекая за собой невидимых, а скорее всего, и не существующих преследователей.

Как бы там ни было, но в последнее время и он, и Пафнутьев были уверены, что эти преследователи просто обязаны быть. Жизнь чуть ли не каждый день напоминала им об этом. Причем каждый раз каким-то страшноватым образом. Пафнутьев даже опасался посчитать, сколько людей погибло после его появления в Генеральной прокуратуре. Он понимал — не его вина, он оказался всего лишь камнем, брошенным в болото, но это ничего не меняло, слишком много за последние дни пролилось крови, чтобы пренебречь малейшей перестраховкой.

Пафнутьев по мобильнику связался с Халандовским, сказал, что он уже в лифте и тот может безбоязненно открывать двери. Да, ребята, пришли времена, когда гости вынуждены оповещать о своем прибытии, о том, что звонок, который сейчас прозвучит в прихожей, не таит в себе смертельной опасности.

А бывает, ребята, бывает, и не так уж редко. Но не всегда хватает душевных сил и чувства опасности, чтобы принять упреждающие спасительные меры, не всегда. Срабатывает какой-то бестолковый закон, заложенный в каждом из нас, — авось обойдется, авось не со мной, авось не сегодня...

Пафнутьев, едва выйдя из лифта, тут же увидел в распахнутой двери Халандовского, открытого для стрельбы в упор, — беззащитного, с широкой улыбкой, с разведенными в стороны руками, заранее приготовленными для объятий дружеских, крепких, для объятий, в которых нетрудно и задохнуться. Не зря родилась и выжила пословица этих лет — душить лучше всего в объятиях. Единственное, что оправдывало беспечность Халандовского, — за его спиной была полуоткрытая стальная дверь, изготовленная из двух полусантиметровых стальных листов, дверь, оснащенная шведским замком с пятью стальными стержнями в палец толщиной, стержнями, изготовленными из потрясающей шведской стали, стержнями, готовыми каждую секунду бесшумно войти в круглые пазы, просверленные в уголках, изготовленных из днепропетровской стали, которая по своим качествам ничуть не уступает шведской, а по многим показателям даже превосходит. А когда эти штыри, эти сверкающие цилиндрики войдут в пазы, квартира в ту же секунду превращается в совершенно неприступную крепость, взять которую можно, только разрушив громадное восемнадцатиэтажное жилое сооружение.

Поэтому Халандовский был спокоен, весел и благодушен.

— Паша! — заорал он дурным голосом. — Живой?!

— Местами, Аркаша, местами.

— И люди твои живы?!

— Не все, Аркаша, не все.

— Неужели еще будут потери?

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

На этом приветственная часть закончилась, поскольку Пафнутьев оказался в объятиях Халандовского и уже не мог произнести ни слова, он даже дышать не мог, поскольку дышать в объятиях Халандовского было совершенно невозможно — это вам подтвердят девочки, работающие в магазине Халандовского. И то, что они некоторое время бывают лишены возможности дышать, ничуть их не огорчает, не лишает радости бытия.