Ханс Русенфельдт - Себастиан Бергман. 5 книг

Подойдя к двойным стеклянным дверям, он отпер их выданным ему ключом и вошел в пустой гардероб. Учительская располагалась на втором этаже. Надо было стать учителем, думал он, таща ящик по лестнице. Десять недель летнего отпуска, пасхальные каникулы, осенние каникулы, спортивные каникулы, рождественские каникулы. Правда, в остальное время их окружают дети. Тридцать человек. И их родители. Когда его дочери были помладше и хотели играть в футбол, Рогер несколько лет помогал на тренировках и матчах в местном спортивном клубе. Он не переставал удивляться поведению родителей девочек возле футбольного поля. Они кричали, ругались, критиковали, подгоняли, ставили под сомнение все действия тренера. «Учителю, вероятно, достается в десять раз больше», — думал он. Он никогда бы этого не выдержал, сколько бы каникул у него ни было в промежутках.

Поднявшись на второй этаж, он направился в учительскую. Уже собираясь свернуть налево по коридору, в сторону кабинета директора, он остановился.

Одна из дверей в коридоре была открыта. С того места, где он стоял, на деревянной двери были видны следы взлома.

Вот черт!

Лучше уж взглянуть, задокументировать повреждения и сразу сообщить о них, чтобы никто не подумал, что они появились, пока в здании находились он и его люди. Поставив ящик на пол, он прошел оставшиеся шаги до взломанной двери. Его укрепленные сталью ботинки застучали по каменному полу.

Да, действительно взломано, повреждены и дверной косяк, и замок, быстро отметил Рогер. Он вынул телефон, чтобы сделать несколько снимков. Школа принадлежала муниципалитету, поэтому он предположил, что звонить надо кому-то оттуда. Держа телефон перед собой, он обошел дверь, чтобы сменить угол. Бросил взгляд в класс и опустил телефон, нерешительно шагнул внутрь и понял, что первый звонок в это утро будет не в муниципалитет.

Он набрал 112.

— Нам известно, кто это?

Себастиан стоял в нескольких шагах от взломанной двери, всматриваясь в слишком хорошо знакомую, к сожалению, картину. Девушку удерживала на стуле обмотанная прямо под грудью веревка. На спине прикреплены два листа с тестами. На голове белый колпак, лицо повернуто к стене. Он был уверен, что, осматривая тело, Урсула найдет на лбу отверстие от пневматического пистолета.

— Пока нет, — ответила Урсула, работавшая вместе с двумя помощниками на месте обнаружения. Разумеется, расстроенная тем, что еще одного молодого человека жестоко лишили жизни, но довольная тем, что, в порядке исключения, оказалась на месте первой и может провести техническое обследование самостоятельно.

— Он ускоряется, — заметила она, на мгновение оторвавшись от камеры и взглянув на Себастиана. — Почти неделя между первым и вторым преступлением, три дня до следующего.

— Да.

— Сокращается так называемый период охлаждения?

— У нашего преступника нет периода охлаждения.

Он шагнул к ближайшему из задних столов класса и снял стоявший на нем стул. Урсула бросила на него взгляд, и Себастиан остановился, но затем она коротко кивнула. Он сел, откинулся назад на двух задних ножках стула так, что спинка уперлась в стену, и снова посмотрел на девушку.

— Период охлаждения есть у тех, кто убивает по внутреннему принуждению. Они предаются фантазиям до тех пор, пока не оказываются не в силах им противостоять, — проговорил Себастиан и поймал себя на том, что ему вспомнился Билли. — После убийства они ощущают спокойствие, часто связанное со стыдом и чувством вины за совершенное. Потом потребность снова формируется до тех пор, пока ей больше невозможно противостоять. Согласно статистике, спокойный период становится все короче и короче. Но наш преступник…

Он уперся взглядом в прикрепленные к обнаженной спине девушки листы бумаги.

— Нашим преступником движет не желание или принуждение. Он убивает потому, что хочет, а не вынужден. — Себастиан умолк. Не ради драматического эффекта, а чтобы быстро перебрать в голове дела, с которыми они за эти годы работали вместе. Он пришел к выводу, что налицо доказательства мысли, возникшей у него, как только они увидели первую жертву.

— С такими, как он, мы еще не сталкивались.

Казалось, он не в силах вернуться в класс. Не потому, что ему не хотелось там находиться. Вовсе нет. Мертвая девушка на стуле.

Торкель не мог смотреть на нее, не думая об Элин.

О старшей дочери, которая только что закончила первый год обучения в Стокгольмской школе гостиничного и ресторанного дела. Она училась на повара. Нашла себе летнюю работу в ресторане в районе Хурнстулль. В средней школе оценки у нее были неважные. Торкель любил ее больше всего на свете, но был почти уверен в том, что она сумела бы ответить на довольно мало вопросов из самодельного теста их преступника.

Это вовсе не означало, что она глупа, напротив, она умная, взрослая, душевная, веселая, но не обладает энциклопедическими знаниями такого типа. Большинство ее друзей — тоже, считал он, судя по тем, с кем он встречался и разговаривал. Впрочем, у нее есть нечто другое. Уверенность в себе, любознательность — она совершенно не боится новых ситуаций, верит в то, что все возможно, предприимчива, что может позволить ей далеко пойти. Наверное, дальше, чем знания, которые пришлось демонстрировать жертвам. По крайней мере, столь же далеко.

Торкель знал, что она смотрит эти программы. Во всяком случае, некоторые из них. Потому, как он надеялся, что они обладают той же притягательностью, что прежние шоу уродов. Что ее привлекают безумство, странность, исключительность — как на такое не посмотреть?

Но ей никогда в жизни не пришло бы в голову в чем-нибудь подобном участвовать.

Так он, по крайней мере, думал. Надеялся.

Ему было крайне трудно представить, что его пьяная дочь занимается в телевизионной программе сексом с одним или несколькими почти незнакомыми мужчинами. Даже если бы она, как Мирослав Петкович, просто играла роль.

Впрочем, ей скоро восемнадцать, и она может поступать как хочет. Уже поступает. Давно прошли времена, когда она перед принятием решения спрашивала его совета. Чаще всего его просто ставили перед фактом.

Вот так, и живи с этим.

Он предполагал, что она больше советуется с Ивонн. По бумагам у них совместное право опеки, но на практике дочери жили у матери с момента развода. Его работа не позволяла им жить у него каждую вторую неделю.

У него хорошие отношения с дочерьми, в этом он не сомневался, но чтобы отношения стали действительно близкими, требуется время и личное присутствие, а с этим дело обстояло неважно. Торкель сообразил, что только один раз разговаривал с девочками после окончания учебного года, причем больше двух недель назад. Он решил, что вечером обязательно позвонит им.