Арне Даль - В толще воды

Тупик.

Итак, Карстен. Что известно Бергеру? Он с ним пару раз встречался, прямо в последнюю неделю перед его разоблачением. Впечатления? Первое – невероятно толстые линзы очков. Почему он оставил их в квартире в Тенсте? Все, что было в той квартире, – символы, специально оставленные знаки. Значит, Карстен вряд ли забыл очки. Учитывая, что они лежали на томике Шекспира, можно предположить, что в данном случае очки – призыв прочесть текст. Но как-то слишком банально получается; понятно, что СЭПО откроет книгу на заложенной странице. Слишком явные намеки – не в стиле Карстена. К тому же это, скорее всего, дорогие очки, выполненные по специальному заказу, они необходимы человеку с его болезнью. Такими очками не разбрасываются только для того, чтобы указать на книгу, которую в любом случае откроют, изучат, прочтут.

Возможно, очки указывают сами на себя. Что, если Карстен хотел сказать, что их время прошло, что он сбросил очки, как ящерица сбрасывает кожу?

Что слепота уже близко.

Но зачем ему это говорить?

Бергер продолжил путешествие по просторам памяти. Вспомнил безумную поездку в аэропорт Арланда с Карстеном на переднем пассажирском сиденье и Сэмом и Ди сзади. Целеустремленный Карстен, который, к тому же, продолжал рассылать инструкции им обоим уже в глуши. Который делал все возможное, чтобы на расстоянии руководить освобождением Молли Блум.

А потом приехал туда и застрелил убийцу из бывшего служебного пистолета Сэма Бергера.

Бергер попытался усмирить гнев и мыслить логически.

Но никакой логики не прослеживалось.

Август Стен сказал, ♂ и ♀ – что это, черт возьми, могло значить?

Следующий шаг. Квартира в Тенсте. Тщательно продуманная приманка. Идеальный тайминг. Даже пчелки в квартире зажужжали в нужный момент, чтобы привлечь внимание Бергера. To be, or not to be . Вот черт.

А остальное? Конверт. Цитаты.

Шекспир: « Some say the bee stings: but I say, ‘tis the bee’s wax; for I did but seal once to a thing, and I was never mine own man since ».

Сцена.

Вот слово, которое он искал. Крыша дома оказалась сценой, где разыгралось действие, отражающее первую цитату: Карстен больше не принадлежал самому себе. Он подписал контракт, лишившись тем самым свободы.

Что за контракт?

И как он связан с андалусскими девушками – like the Andalusian girls ?

Андалусия. Южная Испания. Картинка в квартире Карстена, ульи, желтые холмы, ослики, Гибралтарская скала вдали. «Как андалусские девушки».

Почему Андалусия так важна в этом контексте?

Бергер устал от беспочвенных догадок. Он резко встал и направился в спальню. Шторм не утихал. Огромные темные волны, казалось, поднимались из самых глубин, порывы ветра били в окно. Каждый раз, когда буря усиливалась, у Бергера создавалось ощущение, будто хрупкое окошко, отделяющее его от внешнего мира, вот-вот улетит куда-то в космос.

Бергер всматривался в удивительную декабрьскую тьму. Видимость – не больше нескольких метров. Даже моря толком не видно, вообще никакой воды, кроме той, что обрушивалась на его дом вместе со сломанными ветками и другим мусором.

И все же было очевидно, что это только начало.

Буря окружала его неприступной стеной, как бы подчеркивая его жалкое положение узника. Если человек, который отправил его сюда, единственный, кто знал о его местоположении, теперь выбыл из игры, то неужели Бергер останется тут навсегда?

В деле были замешаны еще несколько человек из СЭПО, но пилот, управлявший вертолетом, вряд ли знал, кого он перевозит, а те, кто упаковал практически всю его квартиру в четыре коробки, определенно не знали, куда эти коробки поедут.

Обо всем знал лишь Август Стен. Но теперь он вне игры.

Означало ли это, что Бергер свободен?

И может бежать, куда хочет?

Хотя куда ему бежать? Уже в Нюнесхамне его наверняка узнают и позвонят в полицию. Может быть, топлива в моторке хватит, чтобы добраться до Эстонии, и можно будет укрыться в каком-нибудь заброшенном доме в Таллинне? Ну и что дальше? Денег у него нет, а о том, чтобы воспользоваться кредитной картой, не может быть и речи. Придется провести остаток жизни нищим беженцем.

А ведь он совсем не так хотел провести остаток жизни.

Притаившись где-нибудь в уголочке.

Повернувшись спиной к окну и шторму, Бергер ощутил резкий приступ клаустрофобии. Словно стены сомкнулись вокруг него, сдавили его со всех сторон. В течение нескольких последних лет одиночество стало неотъемлемой частью его жизни, но никогда еще он не чувствовал его так отчетливо. Сама его кожа стала тюрьмой.

Бергер вернулся в большую комнату. Бросил взгляд на экран компьютера; поиск вовсю продолжался. Возможно, Карстен с каждой минутой становится все ближе.

Затем взгляд Бергера упал на не распакованные коробки. Скорчив гримасу, он подошел к ним. Заглянул внутрь всего этого хаоса. Конечно, все это вещи из его жизни – в частности, из утраченной семейной жизни, напоминающие о Фрейе, Маркусе и Оскаре, но беспорядок, случайное соседство совершенно разных предметов делало все эти вещи на удивление чужими.

И он решил завоевать их вновь. Бергер принялся доставать вещи из гигантских коробок неуверенными движениями. Как будто порядок был равнозначен памяти. А память далеко не сразу смягчит нарастающую клаустрофобию.

На заднем плане продолжался поиск ускользающего Карстена.

Бергер только втянулся в работу по разбору коробок, как компьютер издал сигнал.

Пришло электронное письмо.

Седой мужчина откидывается на спинку прикрепленного к полу стула. Он что-то бормочет, слышны лишь повторяющиеся слова:

– Я ничего не скажу, Сэм.

Потом с Августом Стеном, похоже, что-то происходит. Он смотрит в потолок, меняется взгляд, выражение лица. Он как будто поймал себя.

Поймал себя на том, что врет.

Сквозь него проходит нечто, похожее на тихий дождь, который медленно, но неумолимо превращается во всемирный потоп, смывающий всякую ложь. Всем своим существом он собирает воедино последние остатки жизни. Его голос меняется:

– Тут есть один водораздел, Сэм. Точка, разделившая жизнь надвое. И этот водораздел, эта точка – Вильям Ларссон. Он был сыном Нильса Гундерсена.

В течение семнадцати лет мое общение с Нильсом было не особенно близким и сугубо деловым. Но с появлением профессора, будущего Али Пачачи, нам пришлось начать общаться более плотно. Мы с Нильсом были вынуждены постоянно поддерживать контакт, чтобы в обстановке абсолютной секретности перевезти Пачачи в Швецию. В связи с этим Нильс Гундерсен впервые изменил своему строгому профессиональному жаргону. У него возникло ощущение – ощущение! – что за короткое пребывание в Швеции семнадцать лет назад он успел стать отцом. Он попросил меня это дело выяснить.