Луиза Пенни - Королевство слепых

– Что даже если вы найдете письмо, то оно написано моей рукой. Никаких доказательств, что это ее слова, нет.

– Oui, – сказал Арман.

Не сказал он (хотя ему и, как он подозревал, Бовуару это было ясно), что не существует никаких доказательств и в отношении всего остального, сказанного ею. Все ее слова могли оказаться нагромождением лжи.

Примирение. Желание заключить брак. Решение разделить наследство.

Все могло быть ложью.

Все, кто мог подтвердить ее слова, умерли. Барон. Баронесса. А теперь еще и Энтони Баумгартнер.

И еще одно стало ему ясно: Бенедикт вовсе не выступал в роли пассивного, покорного мальчика, каким казался. Мальчика, которого одевала, создавала, которым манипулировала Кейти Берк.

Он одним словом заставлял ее говорить правду. И Гамаш подозревал: Бенедикт делал это вовсе не из собственной веры в правду, просто он видел: дальше ложь не работает.

– В письме присутствовало и еще кое-что, – сказала Кейти.

– Позволь, я им скажу, – проговорил Бенедикт.

Он посмотрел на Гамаша:

– Баронесса хотела, чтобы дом снесли.

– Почему?

– Она хотела, чтобы они начали с чистого листа. Освободились от прошлого и зажили новой жизнью. Она знала: они никогда этого не смогут, пока стоит дом. Там она их вырастила. Там она рассказывала им все свои истории про наследство. Она хотела, чтобы дома не стало.

– И вы поэтому поехали туда? – спросил Арман.

– Да, – ответил Бенедикт. – Хотел приехать ночью, когда никаких Баумгартнеров там точно не будет. Чтобы посмотреть, насколько трудно будет снести его. Я знаю, вы говорили, сэр, что уже обрекли его на снос, но если бы дело затянулось или снос вообще бы не состоялся? Я чувствовал себя обязанным исполнить волю покойной.

– Я попросила его, – сказала Кейти.

– Я нашел опорную балку в кухне, шарахнул по ней несколько раз кувалдой. Чтобы испытать.

– И балка не выдержала испытания? – спросила Мирна.

– Ну да. Дом обрушился. Этого я не хотел.

Кейти крепко сжимала его руку, а он смотрел то на Мирну, то на Жана Ги, то на Армана.

– Вы приехали и спасли меня, – сказал Бенедикт. – Спасибо.

– Спасибо, – повторила за ним и Кейти.

Рейн-Мари видела молодого человека.

Жан Ги видел облако бетонной пыли, штукатурки, снега. Слышал грохот.

И крик. Вопль. Собственный. Когда он вырывался из рук державших его спасателей.

Мирна видела огромные балки и доски, падающие вокруг. Она чувствовала, как рядом с ней летят обломки, ощущала переполняющий ее ужас и невозможность поверить в то, что она вот-вот умрет. И еще чувствовала пальцы Билли Уильямса, сжимающие ее руку.

Арман посмотрел на Бенедикта, который сидел перед веселыми языками, пляшущими в камине, вспомнил молодое тело, прижавшееся к нему в попытке защитить от рушащегося дома Баумгартнеров и всего мира, падающего на них.

Потом он увидел лицо Бенедикта в крови, в пыли. А за ним – руку, торчащую из обломков.

Руку Энтони Баумгартнера.

Амелию начала пробирать почти неуправляемая дрожь.

Они уже ходили здесь не один час. Она понимала, что происходит. Их намеренно выматывают. Водят по мерзлым улицам, чтобы лишить воли, способности к сопротивлению.

Ноги у нее насквозь промокли, а Марк рядом с ней плакал. Умолял. Она не знала о чем. Просто умолял.

Может быть, о том, чтобы все это остановилось. Чтобы они остановились.

Но Амелия не могла такого допустить. Хотя она и видела, что ею манипулируют, она должна была дойти до конца.

«Убийство, по существу, дело нехитрое», – подумал Бовуар, когда они с тестем шли в кухню.

Мотивы, даже методы исполнения могли казаться сложными, но только до того момента, пока ты не распутывал клубок. А нынешнее дело уже близилось к концу.

Арман закрыл дверь в кухню.

– Что ты думаешь?

– Я думаю, все это враки. Я думаю, никакой дружбы между бароном и баронессой не было, я уж не говорю о любви. История Кейти Берк – курам на смех. Похожа на сказку.

– Большинство сказок довольно темные, – сказал Арман, доставая из холодильника тарт татен [47] Тарт татен – вид французского яблочного пирога. и протягивая Жану Ги. – Ты ведь читал сказки Оноре? «Румпельштильцхен»? Начинается ложью, кончается смертью.

– Буду опасаться всяких эльфов, – сказал Жан Ги.

– Злых карликов, – сказал Арман. Он включил чайник в розетку и повернулся – Жан Ги разрезал яблочный пирог.

Пришли они сюда якобы за десертом, но Рейн-Мари, пришедшая, чтобы помочь им, увидела выражение на лице мужа и поспешила ретироваться.

– Я думаю, она беременна, – сказал Арман. – Я о Кейти говорю.

– С чего ты взял? Эльф нашептал?

– Злой карлик. И нет – никто не нашептал. Я сужу по тому, как она положила руку на живот, когда говорила об окончании семейной вражды. А потом он прикоснулся к ней очень нежно. Ты так прикасался к Анни, когда она носила Оноре. Он ее любит.

– Они любят друг друга, – сказал Жан Ги, облизывая пальцы и думая. – Если она беременна, то мотив становится еще сильнее.

– Но мотив чего? – спросил Арман. – Желания положить конец вражде или еще больше разжечь ее? В первом случае они счастливы, но в бедности, в другом – у них состояние, но за него приходится платить. Чего они хотят для своего ребенка? Денег или мира?

– Денег, – ответил Жан Ги. – Всегда денег. Мир – он для людей с банковским счетом. Посмотри на них. Он так называемый плотник, а на самом деле дворник. А она… кто она? Девица, которая хочет стать дизайнером? Она никогда не заработает ни цента, если только не начнет делать клоунские костюмы. И он тоже. А теперь они ждут ребенка? Нет, их единственная надежда, последняя надежда – на решение суда в Вене.

– Она сказала, что не верит в существование денег.

– А что ей еще говорить? Конечно, может быть, ее здравый смысл подсказывает ей, что никакого состояния нет. Но ее воспитывали на довольно темной сказке. Сказке об огромном богатстве, которое ее ждет. Кто о таком не мечтает? Нет, ты меня не убедишь, что Кейти Берк в глубине души не верит, что состояние все-таки есть. И оно принадлежит им.

«Заблуждение и безумие», – подумал Жан Ги. Как в большинстве сказок.

– Поверь мне, – сказал он, – эта парочка увязла в своих выдумках по самые уши.

Арман рассказал ему о том, что случилось в машине Бенедикта.

– Ты думаешь, он пытался устроить аварию? – спросил Жан Ги, потрясенный услышанным.

– Нет, я думаю, он почувствовал себя загнанным в угол и его обуяла ярость, когда я стал спрашивать про Кейти.

Они оба знали, что ярость коренится в страхе. А он является двигателем большинства убийств.

– Ты думаешь, они убили Энтони Баумгартнера? – спросил Арман.

– Да. Я думаю, в том письме было что-то, заставившее Баумгартнера броситься на ферму. Бенедикт встретил его там и убил.