Инге Кристенс - Руны смерти, руны любви [litres]

Кроме того, едва войдя в дом, Рикке «спохватилась», что сегодня должна была встретиться с подругой. Набрала номер Оле, назвала его Лисси и, не давая вставить ни слова, сообщила, что не сможет сегодня встретиться, потому что один знакомый («Его зовут Нильс, ты его не знаешь») пригласил ее в гости.

– Мне надо к тебе приехать? – спросил Оле.

– Нет, Лисси, никак не получится. Я на Арнесвей, [99] Улица в Копенгагене. это так далеко от тебя.

– Так приезжать или нет? – повторил Оле.

– Нет, Лисси, нет! Увидимся завтра, – торопливо прощебетала Рикке и отключилась.

Пряча мобильник в сумку, она виновато улыбнулась Нильсу и сказала:

– Лисси расстроилась.

Нильс хмыкнул и повел Рикке показывать дом. Дом был одноэтажным, но большим и производил впечатление не худшее, чем дом Хенрика. Но если у Хенрика обстановка была респектабельно-строгой, то Нильс предпочитал кричащую роскошь. Позолоченные ручки, лепные украшения на потолке, огромный ковер на полу в спальне, кухня, напоминающая кабину корабля из «Звездных войн»… Рикке удивилась отсутствию картин на стенах, но сразу вспомнила, что у Нильса рисунки, а не картины.

Художником Нильс оказался оригинальным – он рисовал углем на бумаге.

– Работать углем и легко, и трудно, – пояснял он, раскладывая рисунки на столе в своем рабочем кабинете. – Богатство тонов при отсутствии красок, заставляет искать новые пути самовыражения…

Стол был огромным. Нильс с гордостью сообщил, что стол сделан во времена Кристиана Восьмого [100] Т.е. – первой половины 19-го века. и что приведение его в надлежащий вид обошлось вдвое дороже покупки.

– А, кроме того, это такое удовольствие – рисовать углем! Водишь им по бумаге и наслаждаешься тем, как мягко он на нее ложится. С карандашом или кистью ощущения совсем не такие…

«А с татуировальной машинкой?», так и подмывало спросить Рикке.

Все рисунки из папки не уместились на столе, несмотря на его внушительные размеры, поэтому пришлось задействовать диван, подоконник и стулья. Закончив выкладку, Нильс отошел к двери, предоставляя Рикке возможность без помех насладиться его творчеством.

Нильс не рисовал людей и животных – только предметы и природу. Початая бутылка вина на подоконнике, дом на морском берегу, городская улица, подвешенный к потолку велосипед… Отсутствие людей на картинах можно было связать с мизантропией, а то и счесть социопатической чертой, но Рикке давно отучилась спешить с выводами. Возможно, что Нильсу плохо удаются люди, вот он их и не рисует. Но и нельзя исключить того, что ему противно рисовать людей. Задавать вопросы Рикке не стала, вместо этого выразила восхищение:

– Ты замечательный художник! Такой необычный…

Нильс расплылся в улыбке.

Восхищение подразумевает долгое любование. Можно переходить от рисунка к рисунку, возвращаться к виденному, сравнивать, вникать. Рикке хотелось, чтобы ее интерес выглядел естественно.

На первый взгляд, между рисунками Нильса и загадочными символами Татуировщика не было ничего общего. Но, если присмотреться и оценить четкость линий, а также частые изменения их толщины (некоторые утолщались от начала к концу, другие, наоборот – утончались), то можно было бы сделать вывод о некотором сходстве. Если не самих рисунков, то манеры их исполнения.

– Какой милый дом! – Рикке остановилась около рисунка с домом на берегу. – Так и просится на заставку! Можно мне его сфотографировать?

Сказала и сразу же испугалась – а не оскорбительно ли для художника подобное желание, но Нильс отреагировал нормально.

– Дай мне адрес своей почты и я пришлю тебе фотографию, – сказал он. – Бумага недолговечна, поэтому я оцифровал свои творения. Тебе только этот рисунок?

– Если можно, то еще и вот этот, – Рикке указала на городскую улицу. – Я распечатаю его, вставлю в рамку и повешу дома. А что это за улица?

– Улица святого Петра, чуть дальше собора. Я рисовал ее по памяти, так что полного совпадения в деталях не обещаю.

Нильс приблизился к Рикке и вдруг обнял ее сзади. «Святая Бригитта, что он со мной делает?» – мысли в голове Рикке спутались в тугой узел и тут же начали раскручиваться со скоростью света. Это заигрывание или прелюдия к удушению? Интерес к рисункам выдал ее или же просто подстегнул решимость Нильса?

– Зачем? – невпопад выдохнула Рикке.

– Чему ты удивляешься, Рикке? – охрипшим от вожделения тоном спросил Нильс, кусая губами ее шею.

Рикке подумала, что Нильсу ничего не стоит перегрызть ей горло. У нее такое нежное и такое тонкое горлышко, а у него такие мощные челюсти с крупные крепкими зубами. Если бы Нильсу в тот момент вздумалось бы сотворить нечто подобное, Вряд ли Рикке могла бы сопротивляться, настолько обессиленной чувствовала она себя. Ноги подкашивались, голова кружилась, теплая волна поднималась снизу, от увлажнившегося лона. Нильс резко развернул Рикке к себе и теперь ее руки могли жадно блуждать по его спине и пытаться тянуть кверху его рубашку, то и дело выскальзывавшую из ослабевших пальцев. Рикке не притворялась, ею и в самом деле овладело желание.

Ласки Нильса становились все жаднее и жаднее. «Какой он грубый!» – с оттенком восхищения подумала Рикке. Вообще-то она считала, что ей не нравятся грубияны, и что мужчина непременно должен быть нежным. «Я люблю, чтобы на мне играли, как на рояле», говорила она тем, кто был недостаточно нежен и излишне тороплив. А, скорее всего, ей не нравились мужланы. Грубость утонченного Нильса, одетого в дорогие вещи, пахнущего дорогой парфюмерией и способного рассуждать о сравнительных достоинствах размеров скальдической поэзии, была Рикке по вкусу.

Утонченный и эрудированный грубиян этот Нильс и так не похож на других мужчин. Спроси обычного человека, Оле или, скажем, Эккерсберга, что он думает о хрюнхенте [101] Хрюнхент – стихотворный размер скальдической поэзии, обычно применявшийся в хвалебных песнях. и в ответ услышишь: «Это какой-то новый ресторан в Вестербро? Я там еще не был». А классическим образцом скальдической поэзии они, должно быть, считают «Der er et yndigt land». [102] «Der er et yndigt land» («Эта прекрасная земля») – национальный гимн Дании.

Нильс закончил также внезапно, как и начал. Деловито заправил рубашку в брюки, одернул пиджак, поправил воротник, улыбнулся Рикке и посмотрел на опущенную оконную штору, словно кто-то мог видеть их оттуда. При этом он мягко улыбался, давая понять, что ничего особенного не происходит.

Рикке решила, что если Нильс передумал, то она сама затащит его в постель. Прямо сегодня. Он разжег внутри ее пожар, пусть теперь тушит его.

– Прости, – наконец-то выдавил из себя Нильс. – Я не сдержался…