Арне Даль - Глушь

– Прямо из народа, – сказала Ди, криво усмехнувшись.

– Я очнулась в подвале. Меня уже раздели догола, усадили на стул и привязали чем-то вроде пластиковых ремней, какими затягивают провода. Стул, видимо, был привинчен к полу. Стены и потолок были покрыты стекловатой или типа того, но оставалось окно с очень толстым стеклом, на уровне земли. Оно выходило в лес, так мне показалось. Эти двое закрыли окно какой-то толстой занавеской, но немного света сквозь нее все же пробивалось. И были видны деревья.

– Что произошло, когда вы очнулись?

– Там был стол. На столе лежал большой нож и полено. А еще был диван. Они сидели на нем, и их почти не было видно в темноте.

Фарида умолкла. Посмотрела на щели в потолке. Просачивающийся через них свет был леденяще нейтральным. Он не осуждал ни мертвых, ни живых.

– Они сидели неподвижно, – продолжила рассказ Фарида. – Все началось, только когда я пришла в себя. Как будто в этот момент подняли занавес. Сначала она сорвала с себя волосы.

– Сорвала волосы?

– Это был парик, светловолосый парик. Под ним у нее оказались темные волосы, подстриженные под каре. Потом она откинулась на спинку дивана, снова исчезнув в темноте.

– Исчезнув в темноте? Вам показалось, что освещение специально так установлено?

– Когда она наклонялась вперед, я ее видела; когда она откидывалась назад, она исчезала. Думаю, это из-за шторы на окне. Специальное освещение? Пожалуй, что так. У меня по лицу текла кровь, заливая глаза, поэтому я видела этих выродков как будто в красном тумане.

– Что они делали?

– Не знаю. Они были голыми. Диван покрывала полиэтиленовая пленка, потом я заметила, что и пол тоже. Я помню звук, с которым их задницы терлись о диван…

Ди глубоко вздохнула. Она хотела прекратить разговор. Хотела ограничиться уже сказанным, уйти, вспомнить о своей семье, подумать о своей чудесной дочке Люкке, дать себе немного времени, чтобы снова попытаться свыкнуться с мыслью о безнадежном безумии этого мира. Как она уже поступала не раз. Но вместо этого она спросила:

– Что было потом?

– Движения расплывчатых фигур. Выглядело как секс, но на самом деле не знаю.

– У Рейне была эрекция?

– Дико, но факт: я не знаю. Все происходило словно за ширмой.

– Но Йессика ведь должна была что-то говорить?

– Она ни разу не заговорила со мной. Она только указывала ему, что он должен со мной делать…

– Сексуальные действия?

– Нет. Вообще, я думаю, он импотент… Нет, она говорила ему, как он должен меня бить, я время от времени теряла сознание. Это было адски больно.

– Она приказывала ему бить вас?

– И как именно. Она уточняла как. Это я помню. Как-то раз я надолго отключилась. Я думала, что умираю. Помню, что выкрикнула имя Ритвы, имя Хосе Марии. Я порадовалась, что эти звуки последними сорвутся с моих губ в этой проклятой, грязной жизни. Это как-то примиряло со всем тем дерьмом, которое творилось вокруг.

– Но вы снова очнулись?

– Я очнулась от ощущения свободы, хотя бы ненадолго. Мне отвязали ноги и поднимали их вверх. Странно, но проделывала это всё она. А он занимался чем-то другим.

– Вам трудно об этом говорить?

– Обо всем трудно говорить. Он рисовал у меня на бедре ручкой.

– Так это он рисовал? Не она?

– Он. Только в эти мгновения он казался довольным. Но я понятия не имею, что он нарисовал.

– Четырехлистный клевер, – ответила Ди несколько удивленно. – А что потом?

– Она сказала что-то про нож. Он его достал, замахнулся на меня. Я увидела, как нож вонзается мне в руку. Боль пришла только через несколько секунд. В это время что-то происходило в темноте, я снова заметила движения. Я видела, как течет моя кровь. Я видела, как нож снова поднимается надо мной. Важно было увидеть, как он замахивается. Если выпадет еще шанс.

– Фарида, вы можете продолжить, когда соберетесь с силами, – сказала Ди, чувствуя, как дрожит ее лежащая на колене рука.

– Я снова пришла в себя. Не знаю, сколько времени прошло, но за окном было темно. Опять. Я видела свое тело, покрытое кровью, наверное, лунный свет пробивался через занавеску. Я чувствовала, что умираю. А она спала на диване, я слышала ее храп. Но он бодрствовал и смотрел на меня. Я принялась просить его, я помню, что я умоляла его, собрав все оставшиеся силы, тихо, чтобы не разбудить ее. Я просила его отпустить меня, молила и заклинала, и он действительно встал, не разбудив ее, и подошел ко мне. Я заглянула ему в глаза, они оказались не такими мертвыми, как я предполагала, в них что-то светилось: жизнь, может быть, даже какая-то идиотская доброта посреди всего безумия. Он взял нож, но не так, как раньше, не для того, чтобы ударить или убить меня, а скорее для того – я не знаю, может, я бредила, – чтобы резануть по связывавшим меня путам, а не по мне. Но тут проснулась она. Дернулась, подскочила и зарычала что-то. До меня только что дошло, что это было его имя. Она рявкнула: «Рейне!» Он отшатнулся, ссутулился и переложил нож в руке, так что тот снова превратился в орудие убийства, готовое к атаке. Я узнала этот жест, а я как-никак после беременности много занималась единоборствами. Я понимала, что получила один-единственный шанс, потому что он занес нож прямо над моими запястьями, и так и получилось: он ударил туда, куда я рассчитывала, а я бросилась вперед, насколько это было возможно, чтобы нож попал в запястье. Я помню, что он отрезал мне кусок кисти, но заодно разрезал и чертов ремень, и мне удалось перехватить нож, отнять его правой рукой, замахнуться и ударить этого ублюдка изо всех сил ручкой ножа по затылку. Он рухнул, а я моментально разрезала второй ремень, еще раз ударила по затылку, там что-то хрустнуло. Когда эта сволочь свалилась на пол и осталась лежать, баба подскочила, заревела, а я нагнулась, чувствуя, что лишаюсь и сил, и крови, но дотянулась до лодыжек, разрезала ремни и там. Потом встала, врезала пяткой по затылку мужику, корчившемуся на полу, впечатала его ногой в тот полиэтиленовый ад. Его хозяйка двинулась на меня, но у меня был нож, и я поднялась по лестнице. Она шипела мне вслед, как сумасшедшее животное, как будто играла спектакль. В двери был ключ, я повернула его и вытащила из замка. Потом я метнула нож в эту чокнутую, выбежала и заперла за собой дверь. В доме была кромешная тьма, я с трудом нашла дверь на улицу. Буквально в двух шагах от дома начинался лес, и я бежала, пока не упала, когда первые лучи июльского солнца заструились между веток деревьев. Я посмотрела на свое тело, оно было красным от крови. А потом появился тот мальчик в забавной форме и с самым белым лицом, которое я когда-либо видела. Он смотрел на меня, вытаращив глаза и зажав рот руками, но даже тогда я не думала, что меня спасут и я выживу.