Генрих Эрлих - Древо жизни

— Он — в машине! — радостно ответил Максим, но тут же сменил тон. — Хотя и здесь какие-то странности. Вроде так получается, что он на водительском месте сидел, потому что если Каменецкий сзади, а в машине было двое, то только он за рулем мог быть. Опознавать там нечего, все разворотило, но каким-то неведомым образом уцелел паспорт на имя Погребняка, немного обгоревший, но эксперты сказали: подлинный. Каменецкий — в мелкие клочки, самый крупный клочок — в мизинец, точнее, самый крупный идентифицированный кусок и был мизинцем, с кольцом, кольцо — подлинное, олигархическое. Ну, и машина — его, Каменецкого. А более ничего.

— У меня, Евгений Николаевич, имеется стойкое убеждение, что не я один сомневаюсь в гибели Каменецкого. Или в том, что дело именно так происходило. Положили два трупа в машину посреди дороги, а потом уж взорвали. В общем, мутное какое-то дело. Потому, возможно, и жмут информацию. Хотя фээсбэшникам-то все должно быть известно! Тут ведь что, Евгений Николаевич! Когда мы прибыли, все камеры слежения были выключены, но кассеты исчезли, как раз от тех, что подъездную дорогу контролировали, ту самую, где все произошло. Значит, кто-то был в доме после взрыва! Киллерам это вроде как без надобности, остаются чекисты.

— Возможно, ты и прав, — сказал Северин и, с усмешкой: — Сейчас проверим. Ладно, давай. Если что узнаю, позвоню, а не узнаю — извини.

Он действительно сделал несколько звонков, но ни один не касался случившего происшествия. Вряд ли кто-нибудь мог сообщить ему больше, чем Максим в его несколько бестолковом, но полном важных деталей рассказе. И уж точно никто, даже хорошие знакомые, не стали бы откровенничать с ним о ведущемся следствии по телефону. Он бы, к примеру, не стал. Да и подозрительно расспрашивать о деле, к которому ты не имеешь никакого отношения, о котором ты и знать-то в принципе не должен, потому что нет тебя на службе и весь сегодняшний день не будет. Потому что имеет, в конце концов, человек право на законный выходной после успешно завершенного расследования! С этим и звонил. В этих самых выражениях.

Лишь завершив операцию «прикрытие», Северин позволил себе расслабиться — спокойно и неспешно подумать, состыковать все увиденное и услышанное вчера с рассказанным Максимом. Стыковалось плохо. Тайность бегства — с нарочито обстоятельной, громоздкой подготовкой, которую не засек бы только ленивый; громогласно и многократно декларируемые опасения за собственную жизнь — с роспуском охраны в самый критический момент. Особенно не давали покоя две машины, отправившиеся в разное время в одном направлении и обе не доехавшие до места назначения, какая-то школьная задачка по арифметике наоборот! Пары людей в этих машинах можно было тасовать как угодно, люди могли меняться документами, кольцами, личинами, наконец, но зачем было все это, если ни одна из машин так и не доехала и самолет улетел без главного груза?

Нет, Северин не забыл о кассетах, лежавших в его машине, он просто не видел в них нужды, ведь самое главное, то, что служило камнем преткновения для следователей во главе с подполковником Удальцовым, он наблюдал лично, воочию: как люди, похожие на Каменецкого с Погребняком (он уже так выражался!), садятся в бронированный мерседес, как тот выруливает на дорогу, как взрывается изнутри. Тут вдруг вспомнился ответ Каменецкого на его вопрос, зачем работают камеры слежения: «Хочу запечатлеть на память все стадии своего отъезда». На какую такую память, а главное, на чью, если он не собирался возвращаться в дом? Потому что очень быстро после его отъезда, а ведь он допускал, скорее, даже не сомневался в слежке, в доме должны были появиться другие люди, которые не оставили бы своим вниманием видеокассеты, по крайней мере, последние.

Люди во главе с подполковником Удальцовым и появились, хотя, возможно, Каменецкий рассчитывал на неких других людей, как бы то ни было, они остались с носом, кассеты исчезли, а с ними и документальное свидетельство «последнего парада» Каменецкого. «Похоже, я своим вмешательством испортил какую-то игру, — подумал Северин, — вопрос — кому? Хорошо, если Каменецкому, от него какие претензии? Хуже, если кому-то другому, тут могут быть неприятные последствия».

— У тебя видик есть? — спросил он Наташу.

— Тебе кассетный нужен или DVD, пишущий или плейер? — откликнулась Наташа и вдруг рассмеялась. — Извините, герр майор, ответ: да.

— Это хорошо. А как у тебя с соседями? То есть я хочу сказать, ласточка моя внизу еще жива или ее какой-нибудь разгневанный сосед, владелец гаража, превратил в металлолом?

— Соседи у меня люди тонкие и их эстетическое чувство, конечно, оскорблено видом… — Наташа осеклась. — Извините, герр майор, все в порядке.

— Так я спущусь. Может быть, хлеба купить?

— Хлеба? У нас?! — рассмеялась Наташа. — Нет, за хлебом — в супермаркет, на машине. Но у меня есть, долгоиграющий.

«Удивительная девушка, даже не спросила, что мне нужно в машине!» — подумал Северин, спускаясь на лифте вниз. Машина оказалась на месте, в целости и сохранности, видеокассеты лежали на заднем сидении, на виду, никто ими не соблазнился, не те времена или не тот двор. Из предосторожности Северин положил кассеты в захваченный с собой пластиковый пакет и вернулся в квартиру, по дороге коротко кивнув охраннику в подъезде — вольно! Наташа вновь удивила — к его приходу настроила видеосистему, но от просмотра кассет уклонилась, нежелание заново переживать вчерашний ужас пересилило женское любопытство, так решил Северин.

На просмотр пяти трехчасовых кассет у него ушло часа полтора, какие-либо действия на них почти отсутствовали, так что даже ускоренный просмотр проявлялся лишь в легком дрожании картинки на экране. Потом в обычном режиме просмотрел избранные отрывки, когда действия все же происходили. Все сразу встало на свои места. Для порядка оставалось еще раз просмотреть все, чтобы проверить версию. Он начал с кассеты, запечатлевшей их собственный приезд, к делу она не имела никакого отношения, ему просто хотелось посмеяться над гримасой, которую Наташа скорчила в камеру. Сзади раздалось хихиканье — Наташа, как всегда, появилась в самый нужный момент.

— Во всем разобрался, дорогой? — спросила она, обнимая сзади Северина за шею.

— Да, — ответил он, закинул руку назад, потрепал Наташу по волосам, потом вынул кассету из видеомагнитофона, вставил другую, прибавил звук. — Помнишь, мы удивлялись, что на одном экране высвечивается какой-то ничем не примечательный холл или большая комната? А в ней оказался ключ к разгадке. Смотри.

В холл быстро вошли двое. Первый был одет в длинный черный кожаный плащ, из-под которого едва виднелись узкие черные брюки, на ногах черные лакированные штиблеты, на голове черная широкополая шляпа. Второй походил на интуриста — ботинки на толстой подошве, джинсы, короткая куртка, тирольская шляпа на голове. Они уселись в глубокие кожаные кресла, лицом к камере. Первый снял шляпу, провел левой рукой по волосам, сверкнув перстнем на мизинце. Второй предпочел остаться в шляпе, но закинул голову назад, как бы нарочно открывая полностью лицо для зрителей, несколько раз повел головой из стороны в сторону и широко, смачно зевнул.