Генрих Эрлих - Древо жизни

— Но талдычат со времен Петра: воевать русские не умеют, строить не умеют, торговать не умеют, художеств своих не имеют, даже веселиться не умеют. Во всем надо на выучку к иноземцам идти, кое-как, по скудоумию природному, перенимать иноземные образцы. Такую вот нам вычертили линию жизни, такой составили код жизни, — слово «код» Шибанский нарочито выделил, как бы в пику Биркину или в наказание ему за то, что вылез вперед с неуместным разговором, — и не надо думать, что подвержены его пагубному воздействию только люди читающие и думающие. Эти-то как раз могут ознакомиться и с другими взглядами, и задуматься. Все же прочие впитывают этот код с молоком матери, живут бездумно в этом мифе, смирившись с ролью вечных неудачников и неумех, иные же устремляются в поисках лучшей жизни за границу, от рождения уверенные, что здесь, в России, ничего хорошего быть не может, и не стоит она их трудов. Так что первостепенная задача наша состоит в исправлении этого неверного кода жизни, мы должны явить истинную историю Россию во всем ее величии, показать истинный уклад жизни русской и утвердить его в сознании людей, и на этой основе возродить Россию.

— Ага, создать код воскрешения, — иронично заметил Биркин, тоже нарочито выделив слово «код», как бы подчеркивая мифичность, невозможность идеи.

— Именно! — воскликнул Шибанский и так строго посмотрел на оппонента, что тот как-то нервно заерзал, сжался, стушевался.

Опять воцарилось молчание. Но вот Наташа встала и певуче сказала:

— Что-то голова закружилась, наверно, от наливки. Дозволь, дядюшка, прилечь на полчаса.

— Приляг, отдохни с Богом, ты знаешь где, — ответил Шибанский.

— А я рядышком посижу, чтобы Наташе нескучно было, — тут же поднялся Биркин, — если ты, конечно, не возражаешь, — обернулся он к Наташе.

Наташа не возражала, и они скрылись за дверью в боковой стене. Северин почувствовал, что пришел и его черед заговорить, тем более что Шибанский сидел молча, как будто чего-то ожидая.

— Вероятно, вы хотите знать, как погиб Дмитрий Иванович? — спросил Северин.

— Вы хотите рассказать об этом здесь и сейчас? — с каким-то даже удивлением переспросил Василий Иванович. — Что ж, готов выслушать.

Северин рассказал все сжато, но достаточно подробно, не опустил ни предысторию дела с приходом Дмитрия Ивановича к Погребняку и кражей книг из Государственной публичной библиотеки, ни последующие события, включая визит к Каменецкому, в ходе которого раскрылись многие детали и подтвердились предположения, их с Наташей заточение в храме, чудесное спасение и проведенное сегодняшним утром частное расследование. Из рассказа выпал лишь относительно короткий промежуток времени между их выездом из поместья Каменецкого и утренними следственными действиями, но Шибанский никак не отреагировал на этот пробел. Он вообще выслушал почти весь рассказ молча, не отрывая внимательного взгляда от лица говорившего, лишь несколько раз сделав короткие замечания.

Первое — когда Северин рассказал, с чем пришел Дмитрий Иванович к Погребняку.

— Да, Димитрий всегда носился с разными фантастическими проектами, — только и сказал Шибанский, скорбно качая головой, предоставив Северину возможность самому решать, к чему относить определение «фантастический».

Второе — когда Северин вознамерился все же найти точное определение случившемуся и принялся перечислять различные формулировки, прозвучавшие в ходе расследования, — убийство по неосторожности, несчастный случай, чистое… Слово «самоубийство» Шибанский не дал ему произнести, резко воздев руку.

— Прошу вас никогда не употреблять этого слова применительно к моему брату, ни в мыслях, ни на бумаге, ни в разговоре.

Третье — когда Северин описывал храм в доме Каменецкого.

— Бесовщина! — пробормотал Шибанский, и Северин полностью с ним согласился.

О деталях их спасения Северин и так за недостатком времени и по другим причинам ничего не собирался рассказывать, но Шибанский сам подыграл ему, перескочив через кошмарные пятнадцать минут.

— Но вам удалось выбраться, — просто сказал он и чуть погодя добавил: — Мы все очень признательны вам.

Только тут Северин понял, что первое «вам» относится к нему, и вдруг почувствовал, что оно может сыграть, нет, сыграет решающую роль в их с Наташей будущей судьбе.

И в самом конце, когда Северин скороговоркой рассказал о бегстве Каменецкого с Погребняком, квалифицировав по привычке, что они скрылись от ответственности, Шибанский веско заметил:

— От суда Божьего еще никому не удавалось скрыться! — потом, смягчив интонацию, добавил: — Ваш искренний рассказ объясняет все. Ваше поведение в ходе этого дела было весьма достойно. Благодарю за все, — и замолчал.

— Что я могу сделать для вас в связи с этим делом? — спросил, наконец, Северин и натолкнулся на недоуменный взгляд Шибанского. — Я могу, например, исключить эпизод с участием покойного Дмитрия Ивановича в краже книг. Естественно, я никак не буду упоминать о том, что Дмитрий Иванович сам пришел к Погребняку и с каким предложением. В принципе, можно полностью исключить из дела упоминание имени Дмитрия Ивановича, ведь формально на данный момент личность погибшего так и не установлена.

— Понимаю, вы заботитесь о репутации фамилии Шибанских, — сказал Василий Иванович, — признателен, но нас это мало трогает. С обыденной точки зрения из всех деяний моего покойного брата только кражу можно отнести к поступкам предосудительным, но ведь участвовал он в ней не корысти ради, так что и здесь он неподсуден суду земному. В этом деле вы вольны поступать, как вам угодно, как вам велит ваш долг или ваша совесть. Нас же намного больше беспокоит другое — суд Божий. Затея Димитрия кощунственна, несмотря на лучшие побуждения, которые, несомненно, двигали им. Мы будем каждодневно молить Господа о прощении и уповать на Его милосердие. Мою надежду укрепляют и следующие прекрасные строки: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана. Не без воли Бога тайной и на казнь осуждена».

— Это Пушкин? — с удивлением спросил Северин.

Удивление было вызвано не тем, что Шибанский вдруг вспомнил Пушкина, для русского человека и в какой-то мере литератора это довольно естественно, даже сам Северин, далекий от литературы, изредка вворачивал в свою речь пушкинские слова, вот и эти строки он знал, только звучали они, помнится, немного по-другому: «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана иль зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена?»

— Нет, это святитель Филарет, ответ Александру Сергеевичу на его вопрос, который вы только что вспомнили, — ответил Шибанский.

Северин испытал неприятное чувство, в последние дни кто только ни читал его мысли, это же никуда не годится! Хоть не думай! Но без мыслей и слов не находилось. Молчал и Шибанский. Но вот он, наконец, встал и сказал: