Генрих Эрлих - Древо жизни

— … с иллюстрациями Альбрехта Дюрера…

— Что несут, что несут! — вступил с другой стороны возмущенный Биркин. — Дюрер жил лет на сто раньше Беме, какие иллюстрации?!

— … и уникальное семитомное издание комментариев к Талмуду Хасидэ-Ашкеназ… — невозмутимо продолжал ведущий, не обращая внимания ни на подсказку девушки, ни на возмущение деда.

— Хасидэ-Ашкеназ — это не название книги, а название общества, «Благочестивые из Германии»! — не унимался Биркин.

— …написанных предположительно Йегудой Лива бен Бецалелем, — гнул свое ведущий, — и изданных в Праге в 1598 году. Эти книги находились в списке ценностей, перемещенных в СССР из Германии после окончания Второй мировой войны. По заявлению авторитетного сотрудника Министерства внутренних дел Российской федерации…

— Авторитетными бывают только бандиты, сотрудники МВД могут быть высокопоставленными и не очень, компетентными и не очень, заслуживающими доверия и не очень, — вновь прошипел Биркин.

— … следствие рассматривает различные версии, главными из которых являются: организация похищения представителями патриотических сил, таким образом протестующих против реституции культурных ценностей, и целенаправленная акция по заказу некоего западного покупателя. В последнем случае книги, скорее всего, уже вывезены за границу. По оценке экспертов их стоимость на черном рынке может достигать десяти миллионов евро.

По инерции прослушали выпуск новостей. В «стране и мире» все было как обычно, техногенные катастрофы соперничали в разрушительности с буйством стихий, террористы с переменным успехом соревновались в смертоносности с пьяными водителями, выжившие в различных катаклизмах и родственники погибших дружно, но с небольшими национальными различиями, рыдали в камеру. Даже в разделе «о нем» речь шла о том же, глава государства привычно вещал об угрозе терроризма, о необходимости координации усилий в борьбе с терроризмом, о недопустимости двойных стандартов в подходе к проблеме терроризма. И вдруг…

— Удивительное событие случилось в Москве. Второй день в небе над столицей парит орел (последовало изображение темной точки на фоне безрадостного неба). Согласно данным, полученным нашей редакцией, эта птица принадлежит к редкому роду, занесенному в Красную Книгу. Немногие оставшиеся особи этого царского, как его еще называют, орла гнездятся в высокогорных районах Гималаев, и ранее на территории России не наблюдались. Мы обратились за комментариями к ведущему орнитологу Московского зоопарка Ефиму Михайловичу Гимельфарбу (на экране появилась взлохмаченная голова на фоне замкоподобного входа в зоопарк). Яков Михайлович, как вы можете прокомментировать это событие?

— Птица принадлежит к отряду Vultur Caesar, занесенному в Красную Книгу, — немного запинаясь от волнения, сказала голова, — немногие оставшиеся особи этого царского, как его еще называют, орла гнездятся в высокогорных районах Гималаев, — тут ведущий орнитолог прекратил повторять предыдущую партию и сделал новый ход, — к сожалению, Московский зоопарк никогда не располагал и не располагает ни одним экземпляром этого представителя пернатых, поэтому я могу продемонстрировать уважаемым телезрителям только фотографическое изображение.

На экране возникла антрацитово-черная птица с широко расправленными крыльями, длинным крючковатым клювом и хищно расставленными лапами с длинными когтями, птица, которой невольно хотелось пририсовать вторую голову.

— Все бы тебе, дед, телевидение наше ругать! — раздался голос Наташи. — Видишь, какой милый сюжетик, ни политики, ни криминала, птичка летает.

Северин не стал разубеждать девушку, хотя мелькнувшая в голове мысль давала ему для этого все основания. Его почему-то неудержимо потянуло домой, в родную кровать. Он поблагодарил радушных хозяев за приятный и не без пользы проведенный вечер и, прихватив посошок, заковылял к метро.

Москва, 3 мая 2005 года, 11 часов вечера

— Даже о проклятой птице рассказали, а о Юрии Павловиче опять ничего! — раздраженно подумал мужчина, выключая телевизор.

— Ты бы, Алешенька, лег, на тебе лица нет, — раздался женский голос, — а хочешь, я тебе пирожка принесу с чаем.

— Ничего не хочу! Спасибо, мама. Ты сама отдохни, — на короткой дистанции в несколько слов раздражение переломилось и перешло в почтительную любовь.

Мужчина действительно выглядел неважно. По паспорту Алексею Владимировичу Никонову значилось тридцать четыре, на улице его принимали за мужа собственной матери. Он с детства не блистал ни силой, ни здоровьем, хотя и вымахал за метр восемьдесят. В пацанах он носил презрительное прозвище Прыщ, которое многочисленными свидетельствами пламенело на его лице и шее. Перейдя во взрослый разряд, он удостоился прозвища Дохлый, которое со смирением нес по жизни, представляясь при знакомстве как Лёха Дохлый, под тем же именем он фигурировал в объемистой милицейской объективке.

Неприятности с законом у Лехи начались достаточно поздно, в восемнадцать лет, что давало его матери, Марфе Поликарповне, основание утверждать, что ее сын рос послушным и добрым мальчиком, и лишь потом нехорошие люди сбили его с пути истинного. На рабочих городских окраинах послушные добрые мальчики взрастали только в воображении писателей социалистического реализма, в реальности социализма, равно, впрочем, как и капитализма, в этих местах мужает пополнение всемирной армии преступников, с младых ногтей пребывающее в убеждении в неотвратимости предначертанного пути.

Были немногие, которые вырывались за пределы этого круга обреченных, были и такие, которые страстно стремились в него попасть. К числу последних принадлежал Леха Никонов. Стремление подогревалось упорным нежеланием соседской шпаны принимать его в свои дружные ряды. Среди молодых в чести физическая сила, ловкость, безрассудная смелость, незатейливая веселость. Всем этим Леха был обделен от природы, что в сочетании с не очень, мягко говоря, привлекательной внешностью отвращало от него соседских мальчишек, не говоря уже о девчонках. Исключительно благодаря этому обстоятельству Леха избежал постановки на учет в детской комнате милиции и последующих первых обвинений в хулиганстве и других мелких правонарушениях. Залихватски засунутая в рот папироса «Беломор» не привлекла внимания целевой аудитории, выпитая же в одиночестве бутылка портвейна «Кавказ» отрыгнулась спазмами в желудке и жесточайшей головной болью, в результате до восемнадцати лет Леха не курил и не пил, что укрепило Марфу Поликарповну в высказанном выше мнении.