Песах Амнуэль - Расследования Берковича 12 [сборник]

— Да я это как пример, — махнул рукой Беркович. — Просто, чтобы вы поставили себя на место Тины, ее мужа и девочки-подростка.

— Понятно, — кивнул Хутиэли. — И потому они отравили старика, который отравил им жизнь?

— О чем вы, инспектор? Отравить Меира скорее была способна его несостоявшаяся жена Лора. И я вам скажу, что если уж работать в этом направлении… Вот, послушайте. Во-первых, за неделю до смерти Меир сказал ей, что уже написал завещание, и все его деньги теперь отойдут Лоре.

— Это с ее слов? — заинтересовался Хутиэли.

— Нет, конечно, она не такая дура, чтобы давать против себя серьезную улику. Меир болтал о завещании на скамейке — все слышали. Правда, Лора при этом не присутствовала и потому воображала, должно быть, что, кроме нее, о завещании никто не знает.

— Так-так, — пробормотал Хутиэли.

— Слушайте дальше. Вечером Меир был у Лоры, она его угощала, потом, вернувшись домой, он, должно быть, почувствовал себя плохо. По словам Тины, он бродил по квартире, потом лег, но ворочался, бормотал, что дочь его сволочь, потому что ей дела нет до его мучений… Но он говорил это достаточно часто, и Тина решила, что, как обычно, Меир просто вызывает ее на очередной скандал. А ему действительно становилось все хуже. Потом Меир затих, и Тина решила, что он заснул. Утром она обнаружила, что старик мертв. Возможно, если бы она вызвала «скорую» вовремя, Меира удалось бы спасти. Но… Вы знаете историю про пастушка и волка?

— Нет, — покачал головой Хутиэли.

— Один пастушок все время разыгрывал людей в деревне, кричал «Волк! Волк!» К этому привыкли и перестали обращать внимание. А потом действительно появился волк, но на вопли пастушка не прибежал никто. И волк задрал все стадо — пастушок тоже, кстати, не избежал гибели…

— Я понял, — кивнул Хутиэли. — Ты хочешь сказать, что мотив был у Лоры Бирман?

— Конечно. Она считала, что деньги у нее в руках, и решила поторопить события. Возможно, решила. А возможно, нет. В конце концов, ни о каком отравлении в эпикризе и слова не сказано.

— Почему же она сама заявила в полицию?

— Разве непонятно? Всем известно, как Тина относилась к Меиру. На кого подумали бы в первую очередь? И ведь подумали! Лора считала, что о завещании никто не знает. На следствии сделала бы вид, что и она не знала ничего. Значит, у нее мотива нет — скорее наоборот, до свадьбы она должна охранять жизнь Меира, как зеницу ока… Но вы будете смеяться, инспектор, на самом деле не существует никакого завещания!

— Как? — поразился Хутиэли. — Чего ж тогда?…

— Господи, нужно было знать Меира! Он хвастал перед всеми, что у него много денег. Он называл суммы. Он говорил об этом Лоре. Он сказал, что отписал деньги ей, чтобы она его еще больше зауважала. Да при его характере он бы ни за что никому ничего не отдал! Вы встречали в своей практике матерого эгоиста, который завещал бы по сути посторонней женщине десятки тысяч шекелей?

— Я — нет, — сказал Хутиэли, — но…

— Деньги, кстати, были те, что Меир и Сося нажили совместно, — заметил Беркович. — Сося хотела, чтобы у дочери не было финансовых проблем. Если бы она была жива… Впрочем, если бы она была жива, Меир о Тине и слова не посмел бы сказать худого!

— Погоди, — прервал Берковича Хутиэли. — Отравила Лора Меира или нет, в конце-то концов? Где факты, где улики?

— Ах, — махнул рукой Беркович. — Все разговоры. Чтобы получить доказательства, нужно эксгумировать тело, провести экспертизу… Думаете, прокурор разрешит это сделать на основании имеющегося материала?

— Нет, — подумав, сказал Хутиэли.

— Вот и я так считаю.

— Но если совершено преступление…

— А в чем преступление и кто преступник? Меир прожил пустую жизнь, никому от него не было радости, а это уже преступление. Или преступница Тина, потому что не подошла к Меиру, когда ему действительно стало плохо? Но я уже сказал о пастушке и волке. А может, преступница Лора — она ведь уж точно польстилась на деньги Меира, даже если не отравила его? Как хотите, инспектор, но после того, что я услышал в саду, мне кажется, что истинный преступник все-таки Меир…

— Услышал в саду? — поднял голову Хутиэли. — Что еще ты услышал?

— Да так… Общественное мнение. Я уже уходил, когда за спиной кто-то внятно произнес: «Эк унгуэ канис». И секундой позже: «Эт канис морс кани».

— Канис, канис… — буркнул Хутиэли. — Что за абракадабра?

— Неважно, — усмехнулся Беркович. — Не такие уж необразованные у нас старики. Кое-кто даже латынь знает.

— И что же он сказал?

— Достаточно, чтобы у меня пропало желание заниматься этим делом.

— Сможешь написать ответ на жалобу госпожи Бирман? — спросил Хутиэли.

— Не собираюсь я писать ответа, — буркнул Беркович. — Я этой госпоже сказал пару слов… Она поняла. Завтра она свою жалобу заберет.

— Тем лучше, — облегченно вздохнул Хутиэли. — Лишняя бумага — лишние хлопоты.

— Знаете, инспектор, — сказал Беркович, поднявшись, — из этой истории следует один вывод, который лично я запишу в своей памяти золотыми буквами.

Хутиэли поднял голову и смотрел на Берковича, ожидая продолжения.

— Жить нужно так, — произнес Беркович, — чтобы после смерти о тебе никто и никогда не сказал «эт канис морс кани».

— Канис, канис, — пробормотал Хутиэли, — вечно эти русские придумывают слова. Нет бы говорить на иврите!

— Боря, — сказала Наташа, — ты помнишь Фиру?

Инспектор Беркович, читавший, лежа на диване, детектив Акунина, неохотно оторвался от книги и, с трудом вспомнив, о ком идет речь, сказал неохотно:

— Помню. Толстая дама неопределенного возраста. Почему, кстати, ее давно не видно? Одно время вы активно общались…

— Она много времени проводит в России, — объяснила Наташа. — У ее мужа оказалась идея.

Поскольку Наташа неожиданно замолчала, пристально рассматривая одну из курточек Арика, Берковичу пришлось задать вопрос:

— Какая идея? — спросил он нетерпеливо. — Решил обогатиться?

— Естественно, — сказала Наташа. — Послушай, Боря, это ты вчера гулял с ребенком? Погляди, как вы измазали хорошую вещь! Неужели в песочнице вам удалось обнаружить залежи нефти?

— А, — Беркович бросил взгляд на зеленое пятно, — Арик искал клад, а там лежала старая тряпка, и он решил, что…

— Могу себе представить, что решил двухлетний ребенок, — раздраженно сказала Наташа, — но не понимаю, куда смотрел его великовозрастный родитель! Это же не отстирается, ты понимаешь?

— Ну? — удивился Беркович. — Если верить телевизионной рекламе, отстирать можно все.

— Оставь, пожалуйста, — гневно сказала Наташа, бросая куртку в угол салона. — Будешь выносить мусор, это тоже на помойку.

— Сто шекелей, — вздохнул Беркович. — И я все равно не понял, для чего ты мне напомнила о Фире, вернувшейся в Россию. Ей там не понравилось, и она решила совершить вторую репатриацию?