Песах Амнуэль - Расследования Берковича 10 [сборник]

— Пожалуй, я поговорю с этим Рошалем, — сказал Беркович.

— Вы его только спугнете! — заявила Лиза. — Говорить с ним имеет смысл только после экспертизы, когда у вас на руках будет заключение.

— Не беспокойтесь, — сказал Беркович, — я его не спугну.

Квартира Эфраима Рошаля находилась на том же этаже, ближе к лифту. На звонок открыл мужчина средних лет, довольно полный, со щеками, напоминавшими бульдожьи. Даже подумать о том, что Рошаль способен заниматься акробатикой, было невозможно. Понимая, что разговор закончится впустую, Беркович все же начал расспрашивать химика — разумеется, не о том, как тот относился к соседу-профессору, а о событиях нынешнего утра: слышал ли тот что-нибудь или, возможно, видел?

— Ничего, — хмуро ответил Рошаль. — Я поздно встаю. А сегодня, к тому же, суббота. Разбудила меня полицейская сирена.

— Вы уже знаете о том, что случилось?

— Конечно, трудно не услышать, как эта дура Лиза обвиняет меня в отравлении ее отца. Она так кричит, что слышно, наверное, на соседней улице.

— Я не стану вас спрашивать…

— Почему же? Спросите, лучше покончить с этим сразу! Я терпеть не мог Моше, он мне, можно сказать, жизнь сломал. Старый хрыч, что ему не сиделось спокойно? Но убить… Как, скажите на милость, я мог это сделать?

— Никак, — кивнул Беркович. — Извините за беспокойство. Вы разрешите мне выйти на ваш балкон?

Он хотел взглянуть, видно ли оттуда, чем занимался у себя сосед. Что ж, все было видно прекрасно — даже опрокинутая чашка на краешке столика. В самом салоне царила художественная неразбериха — в жилище химика Беркович ожидал найти куда больший порядок. На диване валялись газеты, книги стояли на полках, лежали на телевизоре и громоздились на стоявшем у окна столе. Там же, занимая половину стола, помещался большой радиокомбайн с выносными динамиками, и десятка два компакт-дисков были разбросаны вокруг.

— Я еще не прибирал в квартире, — буркнул Рошаль, заметив взгляд инспектора.

— Нет, я вовсе не хотел… — смутился Беркович и покинул квартиру со странным ощущением, что видел нечто, способное пролить свет на тайну смерти профессора Подольского. Что он видел? Ничего особенного. Абсолютно ничего, разве только… Такая мелочь, что не стоит внимания.

Постояв минуту на лестничной площадке, инспектор не стал возвращаться в квартиру Подольского, а спустился на этаж ниже и позвонил в дверь, на которой висела табличка: «Профессор Юваль Гликман».

Дверь открыла миловидная женщина лет тридцати — возможно, дочь профессора, а может, жена.

— Простите, — улыбнулся инспектор, — вы слышали сегодня утром какой-нибудь шум?

— Вы из полиции, да? — спросила женщина. — Вой вашей машины мы с мужем очень хорошо слышали.

— А до того? За полчаса примерно…

— Нет, никаких выстрелов или криков, если вы это имеете в виду.

— Я имею в виду любые звуки. Музыку, например.

— Если это можно назвать музыкой! Сосед, что над нами, вдруг с утра пораньше врубил Вагнера — на полную мощность, представляете? «Полет валькирий» или что-то таком роде. Я думала, у меня барабанные перепонки лопнут. Слава Богу, он тут же уменьшил громкость, а через минуту вообще выключил проигрыватель, так что обошлось без скандала. Но при случае я ему обязательно скажу, что в субботу люди отдыхают…

— Скажите, конечно, — кивнул Беркович и, попрощавшись, поднялся в квартиру Подольского.

— Ваш отец часто вспоминал свою жизнь в концлагере? — обратися он к Лизе.

— Никогда, — хмуро ответила она. — В семье эта тема была табу. Ему столько пришлось пережить…

— А музыку Вагнера он слушал?

— Да вы что, инспектор? Под эту музыку в лагере вели людей в газовые камеры! Уж это я знаю, отец говорил, что когда он слышит Вагнера, у него замирает сердце и кажется, что его сейчас убьют. Он очень нервно реагировал, когда прочитал в газетах о том, что оркестр Ришон ле-Циона исполнил какую-то пьесу Вагнера…

— Боюсь, — сказал Беркович, обращаясь к эксперту, — что мы не сможем предъявить Рошалю обвинение в убийстве, хотя убил Подольского именно он.

— Что? — одновременно воскликнули Лиза и Рон.

— Видимо, Рошаль недавно узнал о том, что профессор был в лагере и смертельно боялся музыки Вагнера, — сказал Беркович. — Я обратил внимание, когда был в его квартире: у него много дисков современной музыки, в том числе народной, и среди них — единственный диск с Вагнером. Выглядело это, как ворона в стае гусей… Он дождался, когда профессор сел на балконе пить кофе, раскрыл окно и врубил на полную мощность «Полет валькирий».

— Господи… — прошептала Лиза. — То, от чего мы отца всегда ограждали!

— Сердце у него было здоровое, — продолжал инспектор, — но возраст, воспоминания, эффект неожиданности…

Молчание, казалось, тянулось вечность.

— Да, — вздохнул Хан, — это недоказуемо и не наказуемо.

— Я выцарапаю ему глаза! — воскликнула Лиза.

— Постарайтесь этого не делать, — участливо сказал Беркович.

Домой он вернулся к обеду и не стал огорчать Наташу рассказом о музыкальном убийстве. Сказал только, что расследование закончено.

— А у Арика прорезался первый зуб! — сообщила Наташа, радостно улыбаясь.

День был хмурый, дождливый, вязкий какой-то, когда не понимаешь, то ли живешь в реальности, то ли находишься в виртуальном мире, где можно поступать как вздумается, а лучше не поступать никак, расслабиться и ждать окончания выдуманной кем-то игры.

— Что, уже утро? — сквозь сон спросила Наташа, и Беркович, поцеловав жену в щеку, пробормотал:

— Арик спит, значит, ночь еще не кончилась.

На улице стояла стена дождя — это был не ливень, когда с неба падают жесткие струи, а зонты ломаются, едва раскрывшись; мелкая морось висела в воздухе, и казалось, что жизнь перешла в подводное состояние. Еще немного, и у всех прохожих вырастут жабры.

В управлении тоже было сыро, в кабинетах работали на обогрев кондиционеры, но все равно казалось, что вода и холод проникают из всех щелей. Из всех происшествий, обсуждавшихся на утреннем совещании, Берковича заинтересовало лишь самоубийство Авигдора Винклера. Молодой перспективный дизайнер, хозяин собственной фирмы, застрелился вчера вечером в своей квартире. На происшествие выезжала дежурная бригада — старший сержант Шаповалов и эксперт Хан. Предсмертной записки Винклер не оставил, но и особых сомнений в том, что он сам выстрелил в себя из «магнума», тоже не возникло. Причины для самоубийства у дизайнера были, и даже две: неудачная любовь (любимая девушка неделю назад вышла замуж за другого) и тяжелое финансовое положение фирмы (налоговому управлению Винклер задолжал огромную сумму).