Анатолий Борзов - О чём молчал Будда [СИ]

— Афтондил, — я уже устал от его болтовни, — мне нужна информация.

— Информация? Никаких проблем. Все, что в наших силах. Вот только как быть с рыночными отношениями? Информация денег стоит. Свежая информация, проверенная — одна цена, с запашком — другая. А фуфло я не предлагаю. Я себя нынче, Анатольевич, уважаю. Прежде согласен — молод был, однако сейчас другое кино пошло.

— Деньги буду хорошие, — заверил я, — за слова отвечаю.

— Слушаю, — Афтондил отодвинул в сторону кружку с пивом, тем самым давая понять, что настроен серьезно.

— Парень, который прищемил мне нос дверью, взял портфель.

— Понимаю, — кивнул Афтондил.

— В портфеле документы.

— Понимаю.

— Их нужно вернуть.

— Документы — твои?

— Без комментариев, к делу это не относится.

— Как это не относится? — возмутился Афтондил. — Как не относится! Мы же серьезный разговор разговариваем. Если документы серьезные, такса одна, а не серьезные — другая. Ты меня пойми, как я буду тему тереть, если не знаю, что в теме? Меня же за фраера примут.

— В портфеле были деньги — десять штук зеленью.

— Вот это другой разговор, — Афтондил стал еще более серьезным. — Сколько?

— Пятьдесят.

— Ты же сказал в портфеле десять штук!

— Пятьдесят процентов.

— Пять тысяч! — возмутился Афтондил.

— Получается, пять, — согласился я.

— А документы сколько стоят?

— Считай, что разговора не было, — отрезал я и сделал вид, что собираюсь уходить.

— Ай-ай-ай, какой горячий! Совсем как я в молодости. А давай мы водочки откушаем — веселей беседа пойдет.

— Какая водочка, Афтондил? — я выпучил глаза, старясь придать своему лицу как можно больше возмущения.

— Хорошо! Не надо водочки. Но и горячиться не надо. Давай поговорим как цивилизованные люди.

Он меня уже изрядно утомил, и я сильно пожалел, что ввязался в это дело. Не сказать, чтобы Афтондил был в авторитете, однако следует признать — в курсе многих дел в городе он был. В прошлом занимался машинами. На машине его и взяли. Тогда он спрыгнул с моста. Я — струсил. Ломать себе шею за крепкое рукопожатие начальника и запись с благодарностью в личном деле — перспектива не слишком радужная. Сейчас Афтондил, вероятно, чей-нибудь осведомитель. Иначе трудно объяснить, что он все еще болтается на плаву в темных водах своего криминального бизнеса. На данный факт мне плевать — когда речь идет о деньгах, многие договоренности теряют силу.

— Пять штук не пойдут, — решительно заявил Афтондил. — Никак не пойдут. Ты в доле, я в доле, а как же другие люди? Деньги отдельно, документы отдельно. Я тебе авторитетно заявляю.

— Это твои проблемы, — возразил я не менее решительно. Если не устраивают условия, разговор закончен.

— Семьдесят процентов.

— Пятьдесят пять.

— Шестьдесят пять, — скрипя сердцем, выдал Афтондил.

— Пятьдесят шесть.

— Что ты за человек! — взорвал он. — С тобой невозможно говорить! А если это отморозок какой? Ты подумал? Ты подумал, как мы его искать будем?

— Шестьдесят — мое последнее слово. Я знаю его внешность.

— А что внешность! Еще доказать надо. Твои слова — тьфу. Кто поверит менту! Прости — погорячился. Сам понимаешь, очную ставку организовать не могу, у нас свой базар. Документы — ментовские?

— Нет.

— Уже проще, — смягчился Афтондил. Я так понимаю, ты ни с кем другим не говорил?

— Правильно понимаешь.

— Это важно.

— Я знаю.

— Когда тебя взяли на гоп-стоп и где?

Домой я вернулся несколько усталый — сказалось отсутствие опыта подобных мероприятий. Когда-то я проводил беседы и поинтересней. Иногда много часов подряд — да и возраст дает о себе знать. К чему я взялся за это дело? Хотя, по правде говоря, в успех затеянного предприятия верилось с трудом. Конечно, Афтондил безумно жадный. Не знаю, как сейчас, но прежде за сотню долларов он был готов удавить любого. Обратиться к бывшим коллегам? А к кому, спрашивается, обратиться? Я уже перебрал в памяти не один десяток сослуживцев. Время раскидало многих. Из оперов, кто по-прежнему топтал городские улицы, а не сидел в теплом кабинете, перебирая бумаги, осталось немного. Спасение утопающих дело рук самих утопающих — крылатая фраза и только на первый взгляд вызывает улыбку. Глубокий смысл всей нашей российской действительности. Слова, которые следует высечь на мраморной доске, и водрузить на видное месте.

Вечером я смотрел фильм — ничего достойного, очередной боевик. Однако определенное удивление он все же вызвал тем, что включил я его именно в том месте, где смотрел несколько месяцев назад. Получается, фильм без начала и без конца — помнится, я уснул, и чем завершились страдания героя, не узнал. Чем-то он, бедолага, на меня был похож — его также выгнали со службы, бросила жена, и он, попав в ужасный переплет, был вынужден сражаться и с нашими, и с вашими, и с самим собой. Чрезвычайно популярный у режиссеров персонаж — в меру опустившийся, грубый, но вместе с тем вызывающий непонятную симпатию зрителя. Знаете, что забавно? Как я не крепился, как не старался, все же уснул, так и не узнав, чем дело закончилось. Еще более странное заключалось в том, что я был уверен, месяца через два-три вновь буду смотреть этот фильм и вновь не с начала.

Жизнь холостяка имеет определенные преимущества. Не хочешь убирать — не убирай. Пылью зарасти, мохом покройся — никто слова дурного не скажет. Ты даже не поймешь, что квартира твоя уже давно превратилась в свинарник. Именно в свинарнике я и проснулся. Гляжу на окружающий мир и медленно понимаю, что этот мир мой. Как же нужно опуститься и не любить себя, чтобы позволить тараканам бегать по сковороде? Они, вероятно, вообразили себя хозяевами в доме и даже не сделали попытки покинуть помещение при моем появлении. Одного наглеца я раздавил пальцем — он до того разжирел, что не сдвинулся с места, когда я давал ему последний шанс. Второй оказался гораздо сообразительней — юркнул и побежал вдоль стола. Я был взбешен. Откуда у меня в доме тараканы? А потом глянул и все понял — горы немытой посуды. Она возвышалась, как небоскребы на Манхеттене, где я никогда не был. Тронь пальцем, и они рухнут, как братья-близнецы. Кран долго просыпался и не мог сообразить, что от него хотят. А как сообразил, издал такой стон, что испугался бы и тамбовский волк.

Конечно, проще было посуду выбросить и купить новую. Вся проблема заключалась в том, что выбросить пришлось бы всю посуду в доме. Два часа я сражался, не покладая сил, без перекура и перерыва — слушал каких-то двух придурков по радио, которые постоянно шутили над страной, над собой, над чертом и дьяволом. Бога они не трогали. Когда у меня не было работы, в доме присутствовал относительный порядок. По крайней мере, тараканы на кухне не бегали. Еще час я боролся с пылью в комнате — откуда она взялась, если последнее время я постоянно на работе? Затем я заметил, что стекла на окнах словно тонированные. Однако силы явно меня покинули — я сел и закурил. К чему я пришел в свои сорок с небольшим? Не скрою, подобные мысли меня и прежде посещали. Но посещали они меня вечерами, а тут утро. А пришел я к одному и неутешительному факту — жизнь моя не складывалась. Что-то в ней пошло иным путем, а когда — я не понял. Проморгал я этот момент, а сейчас уже поздно. Согласен. Мыть посуду и чистить ковер никогда не поздно, а вот начинать сначала — поздно. Да и кто знает, где это начало? Сегодня не мой день — понял я. Если ко мне с утра лезут вздорные мысли, чего ждать к вечеру? Чтобы как-то взбодриться, отправился в баню — обычную городскую баню. Мне там нравится не только тем, что можно от души похлестать себя веником. Не менее приятно слушать болтовню неизвестных тебе людей — порой бывает забавно. Захожу в пустое помещение — все же рабочий день. Скидываю с себя одежду и прямиком в парилку. Какой-то мужик в старой фетровой шляпе истязает себя уже, вероятно, давно — похож на вареного рака, но только с синим отливом. Дверь, — кричит он. Я как могу сражаюсь с дверь, чем вызываю его недовольство. Он пыхтит, хватает ковш и отправляет добрых полведра на каменку. Через секунду волна раскаленного пара заставляет меня сжаться в комок. Мужик удовлетворенно ахает и начинает вновь себя истязать — лупит двумя вениками что есть силы — наверно, профессионал. Замечаю других любителей пара — все, на что они способны, — лишь наблюдать за этим сумасшедшим, который близок к экстазу. Один за другим они вскоре выскакивают из парилки. Я держусь из последних сил, однако фетровая шляпа решает еще добавить пара — ему прохладно. И чего лезут? — жалуется он, — дверь устал закрывать. Ты тоже выходишь? Нет, — отвечаю я, чувствуя, как уши мои сворачиваются в трубочку. Нужно терпеть — я терплю, не представляя, как в этом аду еще можно хлестать себя веником. И вот так два раза в неделю, — словно прочитав мои мысли, говорит фетровая шляпа. Единственная радость в жизни — березовым веником по городской и пыльной жопе. Вот, думаю, умру — хрен с ним. А как же я там без бани буду? Должна же у них там баня, хоть какая-нибудь, простенькая? Как считаешь? Вряд ли, — говорю, — нет на том свете бани. К чему она? Напрасно, — вздыхает фетровая шляпа. Неужели грязными ходят? А может, предложить — я бы им такую баню организовал! Бани, — продолжаю я, — есть в аду. Как? В аду? — удивляется мужчина, — тогда мне в ад. Я бы и кочегаром пошел. А что — нормальная работенка. С утра до вечера, знай себе, полешки подбрасывай, а в перерыве кури на здоровье. Смотрел тут передачу на прошлой неделе про загробную жизнь. Не видел? Так вот я тебе докладываю. Инкарнация называется. Оказывается, все мы уже однажды жили. Ага. Кто где. А кто и бабой был, а бабы мужиками. Дурдом какой-то. Типа, миссию свою хреново выполнили. Вот ты живешь, а у тебя миссия, вроде задачи имеется. А откуда, на хрен знать, какая она твоя миссия? Жрешь, пьешь, на работу ходишь, а у тебя миссия. Помер, а тебе — погоди. Миссию выполнил? Нет? И вновь, однако на этот раз в другую страну, вроде как для разнообразия. А уж кем быть — мужиком или бабой, как повезет. Повезет — мужиком будешь, а не повезет… как считаешь, вранье?