Ю Несбё - Нож [litres с оптимизированной обложкой]

А возможно ли это в принципе?

Ну конечно возможно. Ведь церковь в Фантофте отстроили заново. Бьёрн медленно сделал вдох и произнес с дрожью в голосе:

– Ты ведь понимаешь, что все это лишь инсинуации, Харри? Радиостанция и неотрегулированное сиденье – это все, что у тебя есть. Кто угодно мог подсыпать тебе наркотик, а учитывая, что ты бухал по-черному, не исключено, что ты и сам его принял. У тебя нет абсолютно никаких доказательств.

– Уверен? А как насчет супружеской пары, утверждающей, что они за четверть часа до полуночи видели на Хольменколлвейене взрослого мужчину?

Бьёрн помотал головой:

– Они не смогли даже толком описать его. И даже если показать свидетелям мою фотографию, это ничего не даст, потому что у мужчины, которого они видели, были черная борода и роговые очки, да к тому же он хромал.

– Хм… Это хорошо.

– Хорошо?

Харри медленно кивнул:

– Если ты так уверен, что не оставил никаких следов, это просто замечательно.

– Что, черт возьми, ты хочешь сказать?

– Не всем надо знать правду.

Бьёрн уставился на Харри. Вот странно, в его взгляде не было триумфа. Ни тени ненависти к человеку, который убил его любимую. Все, что Бьёрн разглядел в блестящих глазах, – это уязвимость. Наготу. Нечто похожее на сочувствие.

Бьёрн опустил взгляд на пистолет, который держал в руке. Теперь он понял.

Они все узнают. Харри. Катрина. Да, продолжать невозможно. Но если остановиться здесь, если Бьёрн прекратит все прямо сейчас, то другие ничего не узнают. Коллеги. Родные и друзья в Тутене. И что важнее всего, малыш, когда вырастет.

Бьёрн сглотнул.

– Обещаешь?

– Обещаю, – ответил Харри.

Бьёрн кивнул на заднее сиденье:

– Заберешь… заберешь малыша с собой? Это твой сын.

– Он сын твой и Катрины, – сказал Харри. – Да, я в курсе, что я его биологический отец. Но никто другой, не связанный подпиской о неразглашении, этого не знает. И никогда не узнает.

Бьёрн посмотрел вперед.

В Тутене есть красивое местечко, возвышенность, с которой весной в лунную ночь открывается вид на поля, похожие на волнующееся желтое море. Там парни, у которых имелись водительские права, могли сидеть в машинах и целоваться с девушками или коротать время в одиночестве, мечтая о девушках.

– Но если никто этого не знает, то как ты сам выяснил правду? – спросил Бьёрн. Не то чтобы это действительно его интересовало, просто ему хотелось еще на несколько секунд отложить отбытие в мир иной.

– Чистая дедукция, – сказал Харри Холе.

– Понятно, – устало улыбнулся Бьёрн Хольм.

Харри вышел из машины, отстегнул ремень, удерживающий детское кресло, и вынул его. Он посмотрел на спящего ребенка. Малыш ни о чем не подозревает. Все, чего мы не знаем. Все, от чего нас надо оградить. Короткая фраза, которую Александра сказала тем вечером, когда решила, что Харри отказался от предложенного ему презерватива: «Неужели ты хочешь снова стать отцом?»

Снова стать отцом? А ведь Александре было прекрасно известно, что Олег не был его родным сыном.

Снова стать отцом? Она знала что-то такое, чего не знал сам Харри.

Снова стать отцом. Ошибка, оговорка. В восьмидесятые годы психолог Дэниел Вегнер провел эксперимент, доказавший, что подавлять мысли невозможно: как бы подсознание постоянно ни заботилось о том, чтобы ненароком не выболтать какую-либо тайну, правда рано или поздно выйдет наружу в виде оговорки.

Снова стать отцом. Александра исследовала ватную палочку, присланную Бьёрном, и сравнила результаты: у них в базе хранятся ДНК всех полицейских, которые выезжают на места преступлений, на случай если они по неосторожности оставят там свои следы. Так что у нее имелся не только ДНК-профиль Бьёрна, по которому она установила, что он не является отцом мальчика. В ее распоряжении были ДНК-профили обоих родителей, и она получила совпадение: Катрина Братт и Харри Холе. Подписка о неразглашении тайны не позволяла Александре рассказывать о результатах анализа никому, кроме заказчика, Бьёрна Хольма.

В ту ночь, когда у Харри случился секс, ну или во всяком случае физический контакт, с Катриной Братт, он был настолько пьян, что даже не помнил этого, то есть кое-что он вроде как потом припомнил, но полагал, что ему все приснилось. Однако, когда он заметил, что Катрина начала его избегать, у него появились подозрения. Например, в крестные к ребенку пригласили Гуннара Хагена, а не его самого, несмотря на то что Харри, безусловно, был более близким другом обоих родителей. Нет, он не мог исключать, что той ночью что-то произошло, и это что-то разрушило его отношения с Катриной. Его отношения с Ракелью тоже рухнули после того, как она, вернувшись с крестин, незадолго до Рождества поставила вопрос ребром, поинтересовавшись, занимался ли он сексом с Катриной в течение последнего года. И у него не хватило ума все отрицать.

Харри помнил собственное смятение после того, как жена буквально вышвырнула его из дома и он отправился в гостиницу с одной сумкой, где лежали кое-какие вещи и туалетные принадлежности. Как же так? Ведь они с Ракелью были взрослыми людьми, реалистами, они любили друг друга, и, несмотря на все ошибки и странности, им было хорошо вместе. Так почему же она решила выкинуть все это на помойку из-за одной-единственной ошибки, из-за того, что случилось и бесследно прошло, не повлекло за собой никаких последствий для будущего кого-либо из них? Он знал Ракель: что-то не сходилось. Только сейчас он сообразил: Ракель уже давно все поняла, но ему ничего не объяснила. Та ночь обернулась самыми серьезными последствиями: Катрина родила сына от Харри, а вовсе не от Бьёрна. Когда же у нее возникли подозрения? Возможно, во время крестин, когда она увидела ребенка. Но почему Ракель ничего не сказала ему, почему носила все в себе? Это просто. Правда никому не сослужит службы, она лишь разрушит жизнь других людей, как уже разрушила жизнь самой Ракели. Легко ли смириться с тем, что мужчина, с которым она делила ложе и стол, но с которым у нее не было общих детей, завел ребенка на стороне, и этот ребенок жил в семье их друзей, и теперь им предстояло тесно общаться с ним.

Сеятель. Слова Свейна Финне с записи, сделанной возле католической церкви, последние сутки постоянно звучали в голове Харри, как бесконечное эхо, которое никак не остановится: «Потому что тот сеятель – это я». Нет, неправда. Это он, Харри, – сеятель.

Бьёрн повернул ключ в замке зажигания и автоматическим движением включил радио. Мотор завелся и добродушно зарычал на холостом ходу. Через щелку окна у пассажирского сиденья Харри услышал, как голос Рики Ли Джонса накладывается на голос Лайла Ловетта в песне «North Dakota». Машина тронулась и медленно поехала вперед. Харри смотрел ей вслед. Бьёрн не мог управлять автомобилем, не слушая музыку кантри. Это как джин и тоник. Даже когда одурманенный Харри лежал на соседнем сиденье и они ехали к Ракели. Может, это не так уж и странно. Бьёрну требовалась компания, потому что он никогда не чувствовал себя более одиноким, чем в тот день. Даже сейчас он не так одинок, подумал Харри. Он увидел это во взгляде Бьёрна, перед тем как машина скрылась из глаз. Облегчение.