Джеффри Дивер - Место преступления

— Ты и сейчас можешь это сделать.

— Это значит, что он останется на тебе.

У Розамунды задрожали губы. Она поглядела на маленького мальчика, который лежал сейчас на полу, широко открыв глаза и засунув в рот палец.

— Не хочу. А вдруг он умрет?

— Тогда иди ты, — сказал Джеймс. — А я останусь с ним. Спускайся, наберешь 9–9–9, вызовешь «скорую», а потом пойдешь в деревню и приведешь маму. Ладно?

— Ладно, — сказала Розамунда и двинулась к выходу, по лицу у нее текли слезы.

Джеймс взял Оливера на руки и бережно положил на кровать. На лице ребенка блестели капельки пота, но пот мог выступить просто оттого, что ему стало жарко. Мирабель слишком сильно его укутала для этого времени года — в шерстяную кофточку поверх свитера и футболки. Он явно хотел пить. Вот почему он твердил ички. Ички значило «водички». Существовала ли хоть малейшая вероятность того, что за год, истекший с тех пор, как он, Джеймс, приготовил datura, яд выветрился? Если по-честному, он в это не верил. Ему припомнилось, что он где-то читал, будто на яд не действует ни жара, ни сухость воздуха и, наверное, время на него не действует тоже.

Глаза у Оливера закрылись, а румянец, игравший на лице, пока он смотрел телевизор, сбежал с пухлых щечек, которые приобрели восковой оттенок. По крайней мере, он вроде бы не испытывал боли, но бисеринки пота все еще блестели на лбу. Джеймс снова спросил себя, почему он был таким дураком, что хранил яд. Час тому назад он уже было почти совсем его выбросил, но нет, не выбросил. Что толку было сейчас рвать на себе волосы — его отец говорил в таких случаях: «Задним умом крепок».

Но Джеймс думал о будущем, не о прошлом. Ему вдруг пришло в голову, что если Оливер умрет, то это он, Джеймс, убьет его, и это, в общем, так же верно, как если бы он выстрелил в него из отцовского дробовика. Пропадет жизнь, пропадет вся его будущность. Потому что он никогда себе этого не сможет простить и навсегда останется сломленным человеком. Ему придется укрыться в какой-нибудь глухомани, учиться в другой школе, а когда он эту школу закончит, устроиться на какую-нибудь бессмысленную работу и влачить жалкое, неполноценное существование, исполненное угрызений совести. Придется забыть навсегда об Оксфорде, о работе в исследовательской лаборатории, о счастье, самореализации, успехе. И ничего он не преувеличивает. Именно так все и будет. А Мирабель?.. Если его жизнь будет разбита вдребезги, то что станется с ней?

Он услышал, как стукнула входная дверь, и на лестнице зазвучали торопливые шаги матери. Он сидел на кровати, глядя на Оливера, а потом медленно обернулся к двери.

— О, Джеймс!

Джеймс ответил, как совершенно сложившийся человек, как ответил бы кто-то втрое его старше:

— Ты не можешь сказать мне ничего такого, чего не сказал бы себе я сам.

Она коснулась его плеча.

— Я знаю, — ответила она. — Я тебя знаю.

Лицо и губы у нее были цвета мела, и в выражении лица читались страх и в такой же мере гнев. Как она смела принести его сюда и бросить на двух детей).

Джеймсу было сейчас не до обид.

— Он… он умирает?

— Он спит, — ответила мать и положила ладонь Джеймса на лоб Оливеру. Лоб был прохладный, пот высох. — По крайней мере, мне так кажется. А может, он в коме.

— Мне конец, если он умрет.

— Джеймс, ну, Джеймс, — она сделала то, чего уже не делала давным-давно: обняла сына за плечи и прижала к себе, хоть он и был на полголовы выше.

— «Скорая» приехала, — сказал Джеймс. — Я слышал звонок.

Двое мужчин подымались по лестнице. Один из них завернул Оливера в одеяло, взял на руки и понес вниз. Розамунда сидела в вестибюле, на коленях у нее лежал Палмерстон, и она тихо роняла слезы прямо в его шерстку. Не хотелось оставлять ее дома одну, но кто-то ведь должен был дождаться прихода дочери миссис Ходжес. Джеймс с матерью сели в «скорую» и поехали с Оливером в больницу.

Они долго сидели в приемной, пока врачи производили какие-то манипуляции с Оливером — наверное, промывали желудок. Потом вышли два доктора — молодой чернокожий и старик белый — и осыпали Джеймса градом вопросов. Какую именно жидкость выпил Оливер? Когда она была изготовлена? Какое количество было в склянке? Ну и кучу других в том же роде. Врачи были не слишком любезны с Джеймсом, и его подмывало отговориться. Ничего ведь не стоило сказать, что он понятия не имеет, что это за жидкость, что он выпаривал дурман, чтобы получить зеленую краску или что-нибудь такое. Но когда разговор зашел о дурмане, он просто не мог соврать. Он должен был сказать горькую правду, должен был сказать, что приготовил яд и знал, что это смертельно опасно.

После того как доктора удалились, последовало долгое ожидание, во время которого ровным счетом ничего не происходило. Дочь миссис Ходжес, должно быть, уже приходила, и отец Джеймса тоже уже вернулся домой с летнего семинара. Пробило 5.30, потом 6, сестра принесла им по чашке чая, и снова потянулось пустое время ожидания. Было уже почти семь, когда вышел молодой врач. Видимо, он принял мать Джеймса за мать Оливера, а когда понял свою ошибку, пожал плечами и сказал, словно у них не было причин для волнений и происшедшее вообще не слишком их касалось:

— Все у него будет в порядке. Нечего вам тут мучиться.

Мать Джеймса вскочила на ноги и вскрикнула:

— Он вне опасности? Он правда хорошо себя чувствует?

— Превосходно, насколько мы можем судить. Содержимое желудка отправлено в лабораторию. Ночь мы подержим его у себя, понаблюдаем — на всякий случай.

Вся семья Файфилдов уселась ждать Мирабель. Они собирались сидеть до победного конца — даже если она появится в два часа ночи. В записке, опущенной в почтовый ящик в Синдон-Лодж, излагалось происшедшее и предлагалось позвонить в больницу.

Джеймс крепился. По пути из больницы мать сказала ему, что он должен быть готов к тому, что Мирабель набросится на него с упреками. Женщины, которые готовы навязать своего ребенка первому встречному, обычно впадают в истерику, когда их ребенку грозит опасность. Наверное, из-за чувства вины, предположила она. Но Джеймс решил, что, даже если Мирабель будет неистовствовать, у нее есть на это право, потому что, если Оливер и не умер и не умрет, а это легко могло случиться, то лишь потому, что они очень быстро приняли меры, чтобы вывести из него эту смертельную пакость. Позвонить на ферму в Юз-Холл Мирабель не могла, потому что телефон еще не заработал. Около десяти вечера все они выпили кофе. И отец Джеймса, который тщательно осмотрел комнату сына, чтобы убедиться, что там больше нет никаких бутылочек со смертоносным зельем, прочел сыну нотацию, немногословную, но справедливую, на тему ответственности, после чего налил себе большую порцию виски.