Песах Амнуэль - Расследования Берковича 2 [сборник]

– Нет, бедняга умер своей смертью. Кстати, нам бы с тобой дожить до такого возраста – ему же было восемьдесят семь! Старик с причудами. Лет десять назад он поссорился со всеми родственниками, обвинив их в том, что они разбазаривают семейный капитал. Поскольку контрольный пакет акций завода «Металлист» был в его руках, то старик попросту присвоил себе все полномочия и перестал считаться с кем бы то ни было. Хватка, кстати, у него была жесткой – никто из семьи и пикнуть не мог, а недовольны стариком были все: начиная от бывшей жены, которой он дал развод чуть ли не полвека назад, и вплоть до внучатых племянников, очень рассчитывавших на деньги деда.

– Значит, – сделал вывод Беркович, – вся компания с нетерпением ждала, когда старик отдаст Богу душу. И кто-то мог, по идее, подсыпать…

– У тебя на уме только преступления, – поморщился инспектор. – Нет, Марк Фридман умер естественной смертью, это доказано. Или ты не веришь выводам Душинского?

Арнольд Душинский был лучшим патологоанатомом в «Ихилове», и сомневаться в его заключении мог только человек, никогда не слышавший этой фамилии.

– Верю, – сказал Беркович. – Тогда в чем проблема?

– В завещании, естественно, – хмыкнул Хутиэли. – Текст, который хранится у адвоката, утратил силу, хотя именно этим текстом были бы довольны все – каждый родственник получал, согласно завещанию, свою долю. Но… Когда старик умер, в секретере обнаружили написанную им записку, достаточно короткую, но предельно ясную. Фридман писал, что составил новое завещание. Текст он записал на магнитофонной ленте. Кассета «Сони», шестьдесят минут, надпись на этикетке «Мое завещание» сделана красным фломастером. Понимаешь ситуацию?

– М-да, – Беркович кивнул. – Если экспертиза подтверждает, что записка написана Фридманом собственноручно, а голос на кассете принадлежит именно миллионеру, то новое завещание имеет такую же юридическую силу, как если бы его заверили десять нотариусов.

– Совершенно верно.

– Кассету не нашли?

– Почему же? Нашли, конечно. Она лежала рядом с запиской. И надпись «Мое завещание» была сделана красным фломастером.

– Тогда в чем же проблема? – повторил свой вопрос Беркович.

– Фридман был большой шутник, – вздохнул Хутиэли. – Он и при жизни частенько доводил своих домочадцев до истерик своими причудами. На прошлый Песах он, к примеру, демонстративно положил в центре стола, за которым справляли седер, огромную буханку хлеба и время от времени отщипывал от нее кусочек. Все были в шоке, но никто не осмелился сделать старику замечание. Когда седер закончился – можешь себе представить, какое у всех было настроение, – старик со смехом разломал буханку: это был пластмассовый муляж, совершенно кошерный по причине полной несъедобности. Представляешь?

– Представляю, – улыбнулся Беркович. – Но при чем здесь завещание?

– При том, – объяснил инспектор, – что на магнитной ленте оказалась запись выступления Дуду Фишера на концерте в Нью-Йорке. Все первое отделение и начало второго. Хорошая музыка, даже Эстрину понравилась, хотя он не большой любитель израильской эстрады. Голоса Фридмана на кассете нет. А Дуду Фишер ни в одной из песен ни слова не спел о завещании миллионера.

– Так вот почему Эстрин жалуется на свой слух! – догадался наконец Беркович.

– Именно. Все понимают, что это очередная – надо полагать, последняя – причуда миллионера. И что, скорее всего, существует еще одна такая же кассета «Сони» с надписью «Мое завещание» красным фломастером. Но где старик ее спрятал?

– На месте наследников я бы держался версии, что второй кассеты не существует в природе, и причуда старика заключалась именно в том, чтобы подержать родственников в напряжении. Пусть перессорятся, пока будут искать несуществующую кассету. Я бы на месте наследников утверждал, что силу имеет только первое завещание, поскольку второго нет.

– Они так и говорят! – воскликнул Хутиэли. – Но Эстрин утверждает, что, пока однозначно не доказано отсутствие второй кассеты, он не может передать свое заключение в суд по делам о наследстве. Он эту несчастную кассету вторую неделю прослушивает с помощью самых немыслимых устройств. Знаешь, до чего он дошел? Ну, своему слуху он не доверяет, это я тебе уже говорил. Но он выделил в записи все шумы, отфильтровав голос самого Фишера, оркестра, аплодисменты… В общем, оставил только чистый фон, воображая, что модуляции этого фона и содержат некую информацию, которую старик обработал специальным образом… Ее, эту информацию, можно, по мнению Эстрина, подвергнуть дешифровке…

Хутиэли не закончил фразу, пожал плечами и поднял глаза к потолку, всем видом показывая, что бедняга Эстрин совсем выжил из ума, пытаясь разгадать загадку завещания.

– Слишком сложно, – протянул Беркович. – Для того, чтобы нанести на пленку такую шумовую запись, нужна специальная аппаратура… И еще ведь нужно было зашифровать… Если Фридман этим занимался, то явно ему кто-то помогал, и это можно отследить.

– Ты думаешь, Эстрин об этом не подумал? Твой друг Горелик с тремя сотрудниками вот уже который день пытаются что-то обнаружить по связям Фридмана… Ничего! Последние две недели перед смертью старик вообще не выходил из дома, потому что плохо себя чувствовал. И на виллу к нему приходили только доверенные лица. Всех опросили, никто и понятия не имеет, как записывать второй звук на магнитофонной ленте.

– Очень интересно, – протянул Беркович и закрыл глаза. Не то, чтобы ему так лучше думалось, но он просто не хотел видеть насмешливого взгляда инспектора. «Что, заинтересовался? – говорил этот взгляд. – Это не по тебе задача, имей в виду, если уж Эстрин ее не решил…»

– А зрение у Фридмана было хорошим? – спросил сержант после пятиминутного раздумья.

– Зрение? – удивился Хутиэли. – Нормальное было зрение, насколько я знаю. Для его возраста… Он, конечно, носил очки, но свободно читал. Ты думаешь, что он написал в записке вовсе не тот текст, который хотел?

– Почему не тот? Именно тот, – усмехнулся Беркович. – Инспектор, как по-вашему, далеко ли пошлет меня Эстрин, если я попрошу его показать мне пресловутую кассету?

– Надеешься услышать то, чего не уловила точная аппаратура?

– Я же не сказал «послушать», я сказал – «показать».

– Ты все-таки пришел к идее, что есть другая кассета? Так ее уже неделю…

– Инспектор, у меня еще нет никакой идеи! Я всего лишь хочу посмотреть на кассету. Только посмотреть – ничего больше. Это возможно?

– Эстрин не очень жалует праздное любопытство, – назидательно сказал Хутиэли, но все же начал набирать номер.

Полчаса спустя сержант входил в кабинет Эстрина. Знаменитый эксперт был небольшого роста, а возраст его трудно поддавался определению без дополнительной экспертизы. Берковича он встретил без энтузиазма, но и недовольства своего показывать не стал.