Леонид Петропольский - Игра не на жизнь, а на смерть

Роман Худяков играл в казино. Вот он сорвал джекпот, и его оглушил звон льющихся монет…

Аня Мелкова исполняла стриптиз в ночном клубе…

Внезапно на экранах у всех участников возникла одна и та же надпись: «Alarm!» и в наушниках раздался голос Барковского:

— Внимание, «Спарта»! Завтра в одиннадцать — форум!

— Алё, гараж! — откликнулся Худяков. — Завтра же воскресенье!

Барковский оставил этот протест без внимания.

— Повторяю, — монотонно произнес он. — Завтра в одиннадцать форум. А сейчас всем немедленно покинуть Сеть.

На следующий день, в назначенное время, одиннадцатый класс в полном составе (кроме Юрова) собрался на облюбованном этаже недостроя. Все сидели на поставленных в квадрат скамьях, Барковский стоял в центре и держал речь:

— Я не говорю, что все должны удалить свои аккаунты в соцсетях. Просто нужно быть осторожнее, раз уж там за вами следят.

— Ладно, будем жить без «Контакта», — согласился Худяков. — Вон Юров вообще без компа живет, и ничего.

— Ага, живет и гноится, — откликнулась Суворова. — Давно надо было ему на комп сброситься, он же не виноват, что ему мамаша не может купить.

Тут Худяков услышал шаги и взглянул на лестницу, ведущую вниз.

— Ну надо же! — воскликнул он. — Вспомни дурака…

К ним поднимался Юров. Поднялся, оглядел одноклассников, сказал:

— Надо поговорить.

Встал в середину квадрата, туда, где до этого стоял Барковский. Помолчал немного, потом произнес:

— По-моему, вы все не догоняете, что происходит.

— А чё происходит-то? — откликнулся Довженко.

— Неужели что-то страшное? — Мелкова сделала круглые глаза.

— А тебе не страшно? — повернулся к ней Максим.

— А чего бояться? Полицейского этого?

— Полицейского тоже стоило бы, — кивнул Максим. — Он тебя сожрет и не подавится. И всех вас сожрет. Раньше бы вы ему не по зубам были. А теперь… Вы только думаете, что сильней стали. Вы сильно изменились.

— О чем ты, Юров? — спросила Кристина.

Он повернулся к ней. Надо же было с кого-то начать!

— Вот ты, Крис. Ты же раньше голову от учебников не отрывала, говорила, что тебе главное в МГИМО поступить, так? Тебя с этого не свернуть было. А сейчас что у тебя главное? «Спарта»? Коля твой?

— На учебу не влияет, — пренебрежительно откликнулась Суворова.

— А на тебя влияет. Ты такой стервой раньше не была. А ты, Худя?

Худяков не ожидал внимания к своей особе и оттого откликнулся агрессивно:

— А я-то чё?

— У тебя же свое мнение всегда было, а сейчас только тявканье какое-то. Не говоришь, а подтявкиваешь, как шакал.

Худяков сморщился:

— Ой, Макс, я тебя прошу, не надо только…

Его прервала Ирина Шорина. Звенящим голосом спросила:

— Ты чего пришел сюда, Юров?

Однако Барковский остановил ее:

— Погоди, дай ему сказать.

Максим повернулся к Ирине:

— Ой, Шорина заговорила. Правильно, ты теперь говоришь… Но знаешь, раньше, когда ты слово боялась сказать, ты другая была, не такая, как эти курицы…

Тут он кивнул на Суворову и Мелкову.

— А теперь ты такая, как все. А ты, Ань?

Максим развернулся к Мелковой.

— Раньше в тебе хоть что-то человеческое было, ты хоть ревела иногда, как настоящая девчонка.

Ане Мелковой так же не понравился «разбор полетов», учиненный Максимом, как раньше не понравился он Ире Шориной. И она так же резко спросила:

— Чё тебе надо, Юров?

— Мне надо, чтоб вы поняли, — ответил Максим. — С вами что-то случилось, а вы и не заметили.

И тут Барковский, который ощущал себя демиургом и хозяином этого маленького мира, решил вмешаться в ситуацию. Он подошел к Юрову, встал рядом с ним.

— Перевожу на нормальный язык, — с легкой улыбкой произнес он. — Это камень в мой огород, спартанцы. «Что-то случилось…» А когда? Когда Миша Барковский в класс пришел. Как говорил товарищ Аристотель тыщу лет назад…

— Две тыщи, даже больше, — послышался тихий голос Худякова.

Он не мог не поправить вожака — просто не мог.

— Ну, две. Так вот, он говорил, что событие — это то, после чего ничто не может идти, как раньше. Понимаете? Я пришел, и всему крышка. Аньку отец перестал по лицу бить, и она резко подурнела. Худя — шакал, потому что расхотел быть грошовым врачишкой. О Шорину теперь ноги никто не вытирает, а ведь могла бы стать примерной домохозяйкой, родила бы кучу карапузов какому-нибудь рабочему человеку, а он бы ее лупил по выходным — красота! Суворова вообще просрала карьеру дипломата и по рукам пошла. Что еще?

— Дай мне сказать! — попытался остановить его Юров.

Улыбка исчезла с лица Барковского. Теперь он выносил приговор.

— Да ты уже все сказал. Теперь я скажу, что изменилось: твое место в пищевой цепочке. Был такой Макс Юров — опытный, матерый, рано повзрослевший. И вдруг раз! И оказался лузером, пустым местом. Помнишь, я сказал, что ты симулируешь чужую жизнь? Теперь скажи честно, кто из вас симулянт — ты или они?

— Ты! — ответил Максим.

— Я не притворяюсь взрослым, — сказал Барковский. — Мне не страшно. А ты… просто маленький, обоссавшийся от страха мальчик.

Это было намеренное оскорбление, и Максим его так и оценил: кинулся на обидчика. Но тут на руках у него повис Довженко, которому суетливо помогал Худяков. А Шорина поспешила загородить Барковского.

— Ладно, пустите, — сказал Максим. — Не трону я вашего фюрера.

И когда Довженко разжал свои спортивные объятия, Юров повернулся и, ни на кого не глядя, стал спускаться вниз. А Барковский вновь улыбнулся и произнес:

— Спасибо, парни. Все нормально. Поболтайте пять минут, мне надо с Гошкой кое-что обсудить.

Они отошли в сторону, и Барковский тихо предупредил:

— Участковый тебя про Баграмова спрашивать будет.

— С чего ты взял? — растерялся Гоша. — Зачем?

— Он знает, кого ты мочишь в «Спарте». И не только в «Спарте».

…Крюков в сопровождении вахтера Филиппыча осматривал школьную мужскую раздевалку. Вахтер выглядел обиженным, так что капитан спросил:

— Вы чего такой мрачный, Юрий Филиппыч?

— Ничего… — пробурчал вахтер. — Воскресенье, блин, удалось… Посмотрел, блин, телевизор спокойно…

— Я ненадолго, — успокоил его Крюков. — Еще насмотритесь.

Тут он заметил в углу какую-то неприметную дверь, заставленную всякой рухлядью.

— Это что за дверка такая?

— Чуланчик такой… — принялся объяснять вахтер. — Прежний директор давно еще заколотить приказал — там пацаны хулиганили. Труба там вентиляционная проходит, так они там, блин, курилку устроили. Я и заколотил, закрыто там давно.

Крюков отодвинул сломанного «коня», который мешал подойти к двери, дернул ручку.

— Да нет, тут открыто, — сообщил он вахтеру.

Достал из кармана фонарик, включил и вошел внутрь. Филиппыч, стоя у него за спиной, принюхался: