Леонид Петропольский - Игра не на жизнь, а на смерть

Они подчинились. Схватили учительницу за руки, за ноги, занесли в раздевалку. Бросили на скамейку. Но она и здесь продолжала бороться.

— Только попробуй меня тронуть, мерзавец! — крикнула она Барковскому. — Мальчики, что вы делаете? Как вы можете его слушаться? Что с вами?

Барковский ухмыльнулся:

— Все здесь меня слушаются, все! Не поняла еще?! «Мальчики»! Эти мальчики тебя сегодня ночью чудом не трахнули, дура! Этот вот мальчик фломастером у тебя на сиськах смайлики рисовал — заметила? А этот…

— Это все ты, я знаю!

— Правда?!

Барковский с силой разорвал у нее на груди блузку и отошел в сторону.

— Я тебя пальцем не трону! А вот они… Ну что, спартанцы, кто сильный? Давай, Худя! Или ссышь? А ты, Марат?

— Давай я! — вызвался Довженко.

И шагнул к учительнице.

— Нет! — отчаянно крикнула Истомина.

Она вскочила, оттолкнула Барковского, увернулась от Довженко… К двери было не пробиться — там маячили Худяков и Галимов. Тогда она вскочила на скамейку, оттуда на подоконник. В этот момент в раздевалку вбежал Баграмов. Крикнул:

— Не надо!

— Стой, идиотка! — вторил ему Барковский.

Но он не отошел, он пытался ее схватить, и она вновь отскочила, спиной разбила стекло и полетела вниз…

Все застыли, не зная, что делать. Все, кроме Барковского. Он подошел к Баграмову, сказал:

— Значит, так. Ты нас заставил раздеться и лапал. Тут вошла Настя, заорала. Ты за ней погнался, и она от тебя сиганула.

Баграмов сжал руки:

— Нет! Умоляю!

— Тогда забудь, что ты видел, понял?!

И учитель покорно кивнул. Барковский обернулся к остальным:

— Значит, так, спартанцы. Шел урок. Она вошла сама не своя, побежала в раздевалку. Мы офигели, ничего не поняли, пошли следом, а она уже внизу. Ясно?! Я спрашиваю: ясно?!

И он дождался, пока каждый из них кивнет…

— Как ты узнал? — спросил Крюков, когда Максим закончил свой рассказ.

— Да так… Поговорил с каждым по душам. Так-то они спартанцы, конечно. А дашь по печени разок — слабеют. Я пытался следователю рассказать, как дело было, но он, похоже, заряжен.

— Как же он тебе разрешение на свидание дал?

— А тетя Тоня помогла!

— Тоша? Ну, привет ей…

— Что я могу для вас сделать? — спросил Максим.

— Да ты уже сделал, — отвечал Крюков. — Пришел вот…

Подошел конвоир, показал на часы: пора. Крюков поднялся. И тогда Юров поспешно высказал последнее, важное для него:

— Вы только не смейтесь… Я в школу полиции поступать решил. Хочу, как вы… Как думаете?

Крюков не ответил. Скорчил скептическую мину — дескать, а оно тебе надо? И его увели…

А спустя три года, уже после выхода из колонии, Крюков получил еще одну порцию информации, на этот раз от Лапикова. Они встретились в интернет-кафе, где Игнат был завсегдатаем. Он открыл перед Крюковым экран и стал докладывать:

— Довженко сидит за разбой. Сразу после школы он ушел из хоккея, связался с какими-то уродами. Палий замуж вышла за тренера. Уехала в Белоруссию, спорт бросила, нарожала сразу. Судя по фото, пьет. Суворова никуда не поступила. Вместе с Мелковой в какой-то бизнес ввязались, прогорели. Сели на наркоту, шляются по клубам, выглядят как проститутки. Марат Галимов пропал — страница удалена, видите? Но я нашел его… в списке жертв. Клиника у нас наркологическая сгорела. Худяков устроился в какую-то фирмочку, сейчас под следствием — какие-то махинации… А из хорошего только вот: Наташа Белодедова в Германии, вышла замуж, родила, все у нее хорошо. А вот и Юров.

И показал фотографию во весь экран: Максим Юров в форме младшего лейтенанта полиции.

— А Шорина? Что Шорина? — спросил Крюков.

— Шорина… Беременная сдавала экзамены, потом родила мальчика. С врожденной патологией, слабенького… Не спасли… А этот упырь как исчез тогда, так и не вернулся к ней. Тут у нее, видимо, начался послеродовой психоз…

— Суицид?

Лапиков молча кивнул. Крюков допил кофе. Поднял глаза на висящий на стене телевизор. Там шла какая-то политическая передача. Одно лицо показалось Крюкову знакомым. Он пригляделся к стоящей на столе табличке. Там значилось: «Алексей Сотников, политолог».

— А «Спарта»? Продается еще? — спросил он.

— А то! Третья часть вышла. Люди ночами в очереди стояли, когда она в продаже появилась. Полмира играет. Да сейчас каждая вторая игра такая.

Крюков пристально посмотрел на бывшего учителя информатики. Остался еще один вопрос — самый важный. И Крюков его задал:

— Ты… нашел его?

Лапиков кивнул и протянул ему флешку…

…В новой школе, одной из лучших в городе, шел урок в одиннадцатом классе. Школьники внимательно слушали учителя. По их лицам было видно, что преподаватель пользуется у них большим уважением. Это был Барковский.

— Да, вы знаете, чего хотите добиться в жизни, — говорил он. — Но какой ценой? Через что вы готовы пройти, чем пожертвовать ради достижения цели? Спрошу жестче: от чего или от кого вы готовы избавиться, чтобы набрать скорость на своем пути? И еще один вопрос: кем по-настоящему стыдно быть?

С задней парты донесся чей-то голос:

— Нищим!

— Чушь! — ответил учитель. — Бедность не порок. Слабость — вот преступление!

И он выписал эту мысль на доске. Он не заметил, что дверь класса чуть приоткрыта и оттуда за ним наблюдает Крюков…

…Барковский, постоянно оборачиваясь, поднимался по лестнице недостроенного здания — того самого, в котором так любили собираться «спартанцы». За ним с пистолетом в руках неотступно шел Крюков. Идти ему было тяжело, лицо было бледным, но он шел.

Один этаж, еще один… И вот они выбрались на площадку верхнего этажа. Тут все еще валялись скамьи, на которых сидели одиннадцатиклассники. Барковский по команде Крюкова встал на краю площадки, спиной к обрыву.

— И что теперь? — спросил он.

— Ничего, — ответил Крюков. — Игра окончена.

— Странно, что ты не понял, — высокомерно ответил Барковский. — Это я решаю, когда она заканчивается.

Он сделал шаг назад — и исчез.

Крюков подошел к месту, где он только что стоял, сел. Заметил лежащую проволочку. Поднял ее и стал скручивать из нее фигурку…