Джеральд Сеймур - Красная лисица

Мысли текли медленно, успокаивающие, интимные, выводя его из состояния кризиса, пока звук мотора снова не изменился. Машина тяжело ткнулась в жесткую поверхность дороги. Остановка. Без шума мотора голоса стали яснее. Умиротворенность исчезла, опять появилась дрожь. Он снова стал испуганным человеком, связанным, с кляпом во рту, натянутым на голову капюшоном, лишенный возможности видеть окружающий его мир. Способ существования, к которому он уже привык, прервался.

Машина свернула с автострады на полпути между Кассино и Капуа, проехала маленький городишко Ваирано Скало, избегая выезжать на единственную широкую улицу и центральную площадь. Они повернули на восток на продуваемую ветрами горную дорогу, которая вела к деревушке Пьетрамелара. Там жили больше тысячи мужчин и женщин с чуть сдвинутыми мозгами и неболтливыми языками, у них не вызовет любопытства появление незнакомого автомобиля с нездешними номерами. Уже полчаса они стояли среди деревьев вдали от дороги, на некотором расстоянии от жилых домов.

Харрисон почувствовал, как напряглись его мускулы, стараясь подальше втянуть тело внутрь фургона. Он услышал грохот впереди и звук шагов по земле. Кто–то двигался вдоль боковой стенки фургона. Потом раздался звук открываемого замка и поворачиваемой ручки. Когда дверь отворилась, ткань капюшона слегка затрепетала от движения воздуха, а пол заколебался от тяжести вошедшего. Джеффри почувствовал его, чужого и отвратительного, задевшего своим ботинком его колени и бедра.

Потом он почувствовал его руки на капюшоне, где–то на уровне подбородка и шеи, они снимали капюшон с его лица. Он хотел закричать, извергнуть из себя что–то. Но его обуял страх. В ноздри ему ударил запах чеснока, а еще он ощутил ароматы сельской фермы.

Дневной свет, яркий, сияющий, затопил его, причинив такую боль, что он весь сморщился и попытался отвернуться. Он отворачивался не только от назойливо яркого солнца, но и от человека, сложившегося пополам под низкой крышей и маячившего над ним. Его ботинки были теперь рядом с его головой, грубые, тяжелые, давно не чищенные и скрипящие при ходьбе. На нем были старые бесформенные брюки с заплатами, в сальных пятнах. Рубашка из красного клетчатого материала, рукава завернуты высоко на мускулистых плечах. И властные немигающие глаза. Они смотрели сквозь черную ткань маски с для глаз отверстиями и грубо прорезанной дырой, обозначавшей место расположения рта. Никакие попытки ничего не дадут Харрисону. Нигде не найти ему убежища. Руки, грубые, покрытые мозолями, вынули изо рта Харрисона кляп и залепили его клейкой лентой. Этот дикарь надорвал ее посередине, но сделал это так грубо, что оставил на коже огромную ссадину. Джеффри тяжело дышал, пытаясь сказать что–то, лицо при этом сморщилось, глаза наполнились слезами от острой боли.

Человек, насевший на него сверху, не сказал ни слова, он укрепил ленту и отбросил ненужный остаток. В световом луче дверного проема появился еще один силуэт, и Харрисон увидел, как он проходит вперед.

У него в руке был отрезанный ломоть хлеба, на котором лежали зелень, помидоры, ветчина. Бутерброд был такой большой, толстый и соблазнительный, особенно если ты голоден. Хлеб очутился прямо напротив его рта. Он откусил немного и проглотил. Снова откусил, снова проглотил. Понемногу он начал осознавать окружающую его обстановку. Вкус пищи был таким, какой бывает только в сельской местности, и сильно отличался от городской еды. В воздухе не слышно городских звуков, только щебет птиц, которые были свободны и пели по собственной воле. Харрисон съел только половину сандвича, больше его желудок не мог принять, и отрицательно помотал головой. Один из мужчин небрежно бросил остатки пищи на землю. Они дали ему сделать большой глоток из бутылки с минеральной водой, с газом и пузырьками, образовавшимися от тряски при движении фургона. Всего один глоток, и бутылку убрали. Джеффри продолжал оцепенело лежать, безо всякого сопротивления. Его рот снова заклеили лентой. Инстинктивно он придал своим глазам умоляющее выражение, они остались его единственным аргументом. Но ему снова надели на голову капюшон, и он погрузился в царство тьмы. Желудок перерабатывал пищу, только что проглоченную им, пустые кишки были сбиты с толку качеством продуктов. Он услышал, как задняя дверь захлопнулась, замок в ней повернулся, его тюремщики прошли в кабину. Мотор снова заработал.

Ни угроз, ни милости. Ни жестокости, ни комфорта.

Эти люди не проявили к нему никаких, даже микроскопических чувств. Грязные ублюдки, милосердие было незнакомо им! Держать с завязанными глазами человека, находящегося в таком ужасном состоянии, заставляющего себя терпеть, чтобы низ одежды оставался чистым. Вдобавок вытащить кляп изо рта и не перемолвиться с ним даже словом, не сделать ничего, что одно человеческое существо просто обязано сделать для другого человеческого существа. У того, что кормил его, на левой руке было обручальное кольцо. Значит у него была жена, которую он наверно, целовал, ласкал, любил, вероятно, и дети есть, они называют его папой и смеются. Ублюдок, вонючий ублюдок, он был лишен всякой жалости, всякое сострадание был убито в нем, не было ни слова внимания к нему как к существу, которое страдало, терзалось болью и одиночеством.

Помоги же мне, господи, дай мне шанс убить этого подонка, размозжить его голову камнем, чтобы все мозги вылетели из нее. Пусть он кричит, умоляет о пощаде, пусть брызжет кровь. Помоги мне господи, я хочу убить его! Я хочу услышать его вопли!

Но ты же никого никогда не обидел в своей жизни, ты даже не знаешь, как это делается.

Фургон тронулся с места.

Они медленно въехали в деревню, которая называлась Пьетрамелара. Водитель без труда нашел то, что им было нужно. Бар, рядом с которым висел знак, что здесь есть телефон-автомат. Один из них вышел из кабины, оставив там своего напарника, и почтительно кивнул проходившему мимо местному священнику. Он, вероятно, торопился домой к обеду и улыбнулся ему в ответ. Разговор в баре не был прерван его приходом. Вошедший достал из кармана горсть жетонов для телефона-автомата, из нагрудного кармана вынул пачку сигарет. С внутренней стороны ее крышки был записан нужный ему номер телефона. Для разговора с Римом требовалось шесть жетонов. Код города он помнил — 06, а затем аккуратно набрал семь цифр, указанных на пачке. Услышав ответ, он произнес всего несколько слов — свое имя, название деревни и то, что поездка заняла восемь часов.

Были ли сложности?

Никаких.

На другом конце провода повесили трубку. Водитель фургона не знал даже, с кем говорит. Назад он шел, думая уже о дороге, которая предстояла. Ехать надо было долго, к самой подошве итальянского сапога, в горный край — Калабрию. Сегодня ночью он будет спать уже в собственном доме, прижавшись к прохладной груди своей жены.