Джеральд Сеймур - Красная лисица

Ну хватит, пора вытаскивать из плиты хлебцы и поискать растворимый кофе.

Франка стояла в дверях.

— Что, не терпится, лисенок?

— Я просто проверял чемодан, — Джанкарло смутился. — Если мы хотим попасть на почту к открытию...

Улыбка медленно сошла с ее лица.

— Ты прав. Мы не должны опаздывать. Энрико готов?

— Он скоро. Мы успеем выпить кофе.

Пить этот так называемый «настоящий растворимый кофе» было ужасно неприятно, но пойти в бар, чтобы выпить действительно настоящего кофе они не могли — это было слишком опасно. Франка часто полушутя-полусерьезно говорила, что это самая большая жертва с ее стороны.

— Давай–ка поторопи его. У него будет куча времени, чтобы отоспаться, когда мы вернемся.

Доброта и какое–то почти материнское чувство к Джанкарло уже покинули ее, верх взяла властность, а мягкость и теплоту вместе с ароматом кожи смыл утренний душ.

Им предстояло ехать на почту, чтобы оплатить квартальный счет за телефон. «Счета всегда должны оплачиваться вовремя, — любила повторять Франка. — Любая задержка может вызвать подозрения, и тогда начнутся всякие проверки и расследования». Если они попадут на почту пораньше, то окажутся среди первых у кассы, где производятся расчеты за наличные. Потом придется послоняться немного вокруг, чтобы не вызывать подозрений. Франка, в сущности, не нуждалась в том, чтобы вместе с ней на почту ехали и Энрико, и Джанкарло, но жизнь в этой квартире развили в ней клаустрофобию и ворчливость.

— Поторопи его, — приказала она, натягивая джинсы.

Раскинув на кровати свое стройное тело в шелковой розовой пижаме, с выражением досады и раздражения на отбеленном кремами лице Виолетта Харрисон пыталась определить источник шума. Вот уже часа полтора она старалась заснуть. Она повернулась на своем широком двуспальном ложе и упрятала лицо поглубже в подушки, ища спасения от назойливого звука, который заполнил уже всю комнату. Джеффри ушел тихо, не желая будить ее, даже туфли надел в прихожей. Перед уходом она почувствовала прикосновение его губ на своей щеке и мысленно сморщилась, ощутив крошки от тоста, только что съеденного им за завтраком.

Она не хотела вставать, пока не придет Мария и не уберет кухню. Там стояла грязная посуда, оставшаяся от ужина, а эта ленивая корова ни за что не появится раньше девяти. Господи, с ума можно сойти! Воздух уже так накалился, что она вся покрылась потом — и лоб, и шея, и подмышки, а ведь еще нет и восьми. Чертов Джеффри, он все время только собирается установить кондиционер в квартире. Она просила его об этом много раз, а он все откладывал, увиливал, говорил, что лето будет коротким, а установка стоит дорого. К тому же, неизвестно, сколько они здесь пробудут. Ему хорошо говорить, он не проводил целый день в этой турецкой бане, у него не потели подмышки и не чесалось в трусах. У него–то в офисе был кондиционер, а дома, он считал, в этом не было необходимости. Мерзавец!

Шум все еще продолжался.

...Она снова пойдет на пляж этим утром. Там, по крайней мере, хоть ветерок дует. Не очень сильный, конечно. Но хоть какая–то прохлада идет с моря, и кроме того, может быть, опять придет этот мальчишка. Он обещал. Нахальный дьяволенок, маленький развратник! Хотя не такой уж и маленький, с ним можно было бы позабавиться... О господи, Виолетта, у тебя хватает проблем и без этого!.. Он был весь такой мускулистый, с накачанным брюшным прессом и забавными вьющимися волосиками на ногах. Сначала он сказал ей пару комплиментов а потом уселся на ее полотенце. Можно было дать ему пощечину и уйти с пляжа в какое–нибудь кафе-мороженое... Развратный мальчишка! Она, Виолетта Харрисон, давно уже не девочка, а взрослая солидная дама, которая сама может позаботиться о себе, но и развлечься тоже не мешает. Нужно чем–то заняться, не сидеть же взаперти целыми днями в этой проклятой квартире. Джеффри целыми днями нет дома, а когда возвращается, то начинает ныть — и как он устал, и какой скучный был день, и что эти итальяшки понятия не имеют о том, как работать в офисе, и почему она не научится готовить макароны так, как это делают в ресторане, где он обедает, и не могла бы она поменьше расходовать электричества и экономить бензин, когда ездит на машине. Так почему бы ей немного не развлечься? Совсем чуть-чуть?

А тут еще этот чертов шум на дороге... От него невозможно отделаться, не закрыв окна, а для этого надо вылезать из постели. Пришлось все–таки встать и посмотреть, что же это такое нарушает ее покой. В этот момент раздались звуки сирены, которые стряхнули остатки сна.

Первые полицейские машины, вызванные какой–то женщиной, уже подъезжали к месту, где был похищен Джеффри Харрисон.

За машины отвечал Энрико.

На этой неделе у них был «фиат-128», две недели назад «фиат-500», несколько великоватый для них, до этого — «мирафьори», а еще раньше «альфасуд». Надо признать, что Энрико был большим специалистом в своем деле. Обычно он сматывался из квартиры, пропадал где–то часа три-четыре, а потом, возвратясь, с довольной улыбкой торопил Франку скорее спуститься в гараж и оценить его работу. Эти его марш-броски, как правило, проходили ночью. Он не отдавал предпочтение какому–то определенному району, скажем, центру или далекой окраине. Работа была чистой, и Франка, одобрительно кивнув, пожимала его руку. А Энрико, эта горилла, сразу слабел в коленках, и на его лице появлялось выражение блаженства.

Их нынешней машиной, «фиатом-128», он был очень доволен, тем более, что она оказалась в прекрасном состоянии, видимо, хозяин хорошо заботился о ней. Стоило дотронуться до педали акселератора, и машина срывалась с места. Они ехали по улице Винья Клара в направлении Французского бульвара. Окружающие принимали их за отпрысков богатых родителей. Это был их имидж, служивший им отличной маскировкой. И хотя сгорбившийся сзади Джанкарло был небрит и плохо одет, никто не придавал этому значения — многие сыновья богачей, имевшие собственные квартиры в центре города, летом почти не брились. Дочерям тоже не требовалось быть с утра при полном параде, так что Франка с перевязанными мятым шарфом волосами не вызывала подозрений. Энрико вел машину быстро и уверенно, наслаждаясь свободой, избавлением от надоевших четырех стен квартиры. Франка считала, что он ехал слишком быстро. Она коснулась рукой его запястья, напоминая, что надо быть осторожнее, незачем привлекать к себе внимание этими бросками из ряда в ряд.

— Не глупи, Энрико, если мы кого–нибудь стукнем...

— Брось, все нормально.

Джанкарло считал, что такое фамильярное обращение Энрико недопустимо, оно казалось ему недостаточно уважительным. Никакого благоговения, даже головы не наклонит в знак извинения. На все у него готов ответ. Он почти всегда был угрюм и необщителен, будто внутри него видело глубоко личное чувство ненависти, которым он ни с кем не делился. И потому он даже казался странным в те редкие минуты, когда смеялся и выглядел более человечным. Джанкарло хотелось знать, что он думает по поводу его отсутствия этой ночью, как относится к этому, что вообще творится за маской безразличия на его лице. Вряд ли его что–то волновало, такой он был уверенный в себе, самостоятельный, привыкший держать руль в своих надежных руках. Джанкарло только три недели провел в этой квартире, принадлежавшей Движению, ставшей их логовом, а Энрико находился рядом с Франком уже много месяцев. Между ними установились взаимопонимание и странное доверие. Этот зверюга отходил от нее, только когда она спала. Джанкарло не понимал их взаимоотношений, они казались ему слишком сложными.