Анатолий Степанов - Казнь по кругу

— «Дедуля! На открытке — гостиница, в которой я спокойно и бездумно живу. Окно моей кельи я отмстила кружком». — Дмитрий Федорович не удержался, повернул открытку так, чтобы самому тоже было видно изображение отеля, еле заметно дрожавшим пальцем указал на кружок и пояснил: — Вот здесь ее окно, — и продолжил чтение: — «Я часто думаю о тебе, деда. В келье — замечательно. Уйди от всего: от вранья, интриг, жадности, суеты — и в келью. Маме уже никто и ничто помочь не может, а ты еще можешь спастись, дед. Спасайся, я тебя прошу. Целую. Ксения».

— Бессердечная стервоза, — оценила по весточке дочь Светлана Дмитриевна. Папашка никак не отреагировал на эту реплику, он горевал:

— Открытка-то без обратного адреса. Не хочет, чтобы я ей деньги посылал. Как она там на студенческие гроши живет?

— Живет, видимо, хорошо, раз нас с тобой учит как жить.

— Тебя уже не учит. Больше не надеется выучить.

— Папа! — резким возгласом осадила распустившегося отца Светлана. Он осмотрел ее весьма скептически и походя заметил:

— А ты — дочка.

— Может, хватит? — еле сдерживаясь, спросила Светлана.

— Хватит так хватит, — согласился Дмитрий Федорович. — С чем пожаловала?

— С тревогой. Со страшной тревогой за тебя, за себя.

— Для приличия добавь: и за Ксюшку, — ядовито заметил старичок.

— И за Ксюшку! — убежденно добавила она. — С тревогой за наше существование в ближайшем будущем, за нас всех, за все наше скорпионье семейство.

— Мне-то что? Я по Ксюшкиному совету — в келью доживать, — вспомнил про совет в открытке Дмитрий Федорович. Беспечно вспомнил, будто вовсе и не обеспокоен.

— Келью тебе устроит Смирнов, это уж точно, — согласилась с ним добрая дочь.

— Свежие новости? — понял догадливый Дмитрий Федорович.

— Свежее некуда. Сегодня убит Витольд.

— А это хорошо или плохо? — задал маразматический вопрос папа, наперед зная, что это скорее хорошо, чем плохо. О чем не замедлила известить Светлана:

— Скорее хорошо, чем плохо.

— Тогда чего же нам с тобой тревожиться? — бесстрастно вопросил папаша.

— Я не сказала: хорошо, я сказала, что скорее хорошо, чем плохо.

— А для того, чтобы стало просто хорошо, я должен кое-что сделать?

— Да.

— Что именно?

— Пойдем ко мне, папа. Я хочу кое-что показать тебе.

— Ты кое-что покажешь, а я кое-что сделаю?

— Я тебя прошу, отец.

— Охо-хо-хо, — старческими междометиями пожаловался на немощь Дмитрий Федорович и выбрался из-за стола так, чтобы не затрачивать усилий на отодвиганье тяжелого кресла. Знал уже, что ему не отвертеться. — Пошли.

И опять лестница и опять анфилада. В спальне дочери папаша с интересом осмотрелся: не был здесь никогда. Особо оценил неохватную кровать, что и отметил до издевательства невинным вопросом:

— Так ты мне свою знаменитую койку хотела показать?

— Уймись, папа, — серьезно попросила Светлана и направилась к окну. А от окна потребовала: — Иди сюда.

Дмитрий Федорович покорно подошел и оценил увиденное:

— Среднерусский пейзаж. И гражданин в желтой майке. Кстати, почему он здесь? Здесь же наглухо закрытая территория.

— Я пригласила его.

— И что он здесь делает?

— Ждет меня.

— Очередной садун?

Не покоробило Светлану варварское слово «садун». Охотно разъяснила ситуацию:

— Бывший.

— Тогда на кой хрен он ждет тебя?

— Он сегодня застрелил Витольда.

Дмитрий Федорович испуганно разозлился, разозлился по-настоящему:

— Я ничего не хочу знать! Он застрелил Витольда — это его дело. И, может быть, твое, если ты его на Витольда натравила. Я-то тут при чем?

— При том, папа, при том! Он — последняя ниточка, связывающая нас с черными делами Витольда, он единственный свидетель, который может показать, что ты и я не просто знали о Витольдовых преступлениях, но и, одобряя, инициировали их.

Дмитрий Федорович не то чтобы понял, а унизительным томлением в пустой мошонке ощутил, о чем, требуя, сейчас попросит дочь. Снова глянул на опушку. Человечек в желтой майке сидел, обхватив руками колени, и ждал. Чего он ждал? Любви? Смерти?

— Как его зовут? — хрипло спросил Дмитрий Федорович.

— Это так важно? — Светлана с жалостью смотрела на отца. — Никита. Застрели его, папа.

Она резко и быстро прошла к шкафу-стене, отодвинула дверь на колесиках и вытащила карабин с оптическим прицелом. Вернулась к окну и двумя руками протянула карабин отцу.

— Это же мой, — узнал оружие Дмитрий Федорович. — Откуда он у тебя?

— Это так важно? — повторила Светлана бессмысленный вопрос. — Я прошу тебя, папа.

Дмитрий Федорович привычно проверил затвор карабина и, не поднимая глаз, сказал:

— Нет.

— Папочка, у нас нет другого выхода!

— Так прикажи любому из охраны! При двух-то извилинах ему сделать это проще простого.

— А потом тот, что с двумя извилинами, начнет нас шантажировать, и придется нанимать второго с одной извилиной, затем третьего… Папа, это бесконечная кровавая карусель, которая погубит нас.

— Не могу, — признался Дмитрий Федорович.

— Можешь, можешь! Помнишь, ты рассказывал мне, как метко стрелял на охоте? Тебе даже Брежнев завидовал.

— Нет, нет! — твердо зная, что скажет «да», прокричал Дмитрий Федорович и заплакал.

— Папочка! Папочка! — Светлана пала на колени и обняла хилые старческие ноги. — Ты выстрелишь как в тире, и мы — свободны от страха! А когда стемнеет, я утоплю карабин в водохранилище, и никто, понимаешь, никто ничего не сможет доказать. Папа, папочка!

Неведомая сила заставила Дмитрия Федоровича поднять карабин и глянуть в оптический прицел.

Человек в желтой майке, обняв руками колени, сидел и ждал.

Мощная оптика приблизила его, и уже не человечек виделся в прицеле, а безграничное поле желтой майки. Черный крест отыскал воображаемое четвертое ребро под майкой. Дмитрий Федорович нажал спусковой крючок. Потом еще. И еще. Трижды выстрелил Дмитрий Федорович. Неушедшая слеза слегка замутила взгляд, и Дмитрий Федорович увидел в оптический прицел красные розы на желтом лугу.

Он опустился на пол рядом со Светланой, и они обнялись. Она целовала его мягкое, с пустой кожей маленькое лицо и шептала, шептала:

— Теперь все будет хорошо, все будет хорошо. Мы отойдем от дел, мы поселимся в скромном домике где-нибудь на Волге. Ты будешь ловить рыбу и писать мемуары, а я буду медленно стареть. Узнав про это, к нам приедет Ксюшка, и тогда втроем мы заживем нормальной человеческой жизнью. Много ли нам надо, папочка? Мы еще будем счастливы, — она тихо баюкала его. Он так же тихо, как она говорила, плакал. Горячие его слезы редко капали на ее обнаженную ключицу. — А сейчас забудь обо всем. Сейчас я тебя уложу в постельку, и ты заснешь без снов и метаний. Да, папочка, да?