Юрий Козлов - Кайнок. Повесть

— Не знаю, как сообразили на горе поискать, — объяснил Смердин.

— Потому его и услышали ребята, что на горе кричал… И до меня звук выстрела долетел.

— До тебя? — удивился председатель.

— Представь себе. Я еще голову ломал, зачем ночью патроны жгут?

Он начал спускаться. Смердин сделал знак ребятам. Те осторожно приподняли за тряпье тело, поволокли вниз.

— Слушай, как думаешь, что случилось нынче ночью? — спросил Пирогов, ступая рядом с председателем сельсовета.

Тот пожал плечами:

— Разошлись во взглядах.

— Вот именно… Этот мужик шел к нам. Нес повинную голову.

— Далеко они его отпустили, однако.

— Это придется прояснить на следствии. Думаю, что он сообщил о своем решении в пути, идя, якобы, в очередной набег. Тут его и хлопнули, чтобы не выдал остальных.

— Звери.

— Теперь остались только звери, — мрачно уточнил Корней Павлович.

Около полудня зашел Козазаев.

— Не помешаю?

— Заходи. Я даже рад. Сижу, понимаешь, дел — куча, а уйти нельзя. Да и желания нет.

— У меня такое весной бывало. Везде успеть надо, а спать как из ружья хочется. Спал бы — не просыпался.

— В твои-то годы?

— А я, лейтенант, всю жизнь хронически не досыпаю. Всю жизнь тороплюсь.

Достал из кармана кисет, бумажку оторвал, согнул, сунул между пальцами больной руки. Проследил, какое впечатление произвел на Пирогова.

— Ого! — удивился Корней Павлович. — Облегчил повязку. На поправку пошло?

— Пошло! — Павел шевельнул пальцами. Бумажка пришла в движение. — Еще недельку помну, а там и…

— Думаешь, пора?

— Пора. Скоро дела на фронте начнутся — ого-го! На это у меня нюх собачий. Как же без меня?

— А может, попросить отсрочку у военкома? Поработаешь…

— Не-е. Будет, как решил. После войны жди. На место Варвары приду.

— Жаль. У меня через пару дней тоже фронт откроется. Требуются полковники.

— Решили брать?

— А сколько их обхаживать! Не мы их, они нам напакостить могут. Послал в управление план операции, а теперь сижу и жду телефонного звонка.

Павел посмотрел за окно, на заснеженные крыши, на заснеженную гору, поросшую от середины мелким пихтачом.

— Тут я тебе помогу, пожалуй. Хоть для счета.

— Спасибо. Втайне я надеялся на тебя.

— Хитрый ты, лейтенант.

— Ничего хитрого. На кого мне еще рассчитывать?

— Ладно. Только очень не затягивай. Мы с Варварой через неделю, перед отъездом моим, решили… ну, пожениться, или как там… Свадьбу наметили. Но это по секрету. Я тут сдуру болтаю, а решили мы по обычаю, вместе прийти: милости просим… Не проговорись, смотри.

— Постараюсь…

Звякнул коротко телефон — дзяк, и вдруг залился длинным непрерывным звонком.

— Пирогов? — услышал Корней Павлович далекий приглушенный голос. — Понял тебя хорошо. Дай погоду.

— Тихо. Снег — четверть. Какой у вас прогноз?

— Э, да об этом не стоит. Смотри на месте. Кто с тобой еще?

— Есть парень.

— Темнишь?

— Честное слово.

— Больше трех не могу дать, и тех на сутки.

Пирогов подмигнул трубке. Ответил внятно:

— На столько и располагал. Сутки — хватит.

Корней Павлович, глядя в окно, заметил два подвижных огонька на дороге и сразу догадался — едут. Весь день и вечер работа не шла на ум, сгорал от нетерпения.

Он вышел в дежурную комнату. Там находились все восемь девчат. За круглой черной печью висели полушубки, шапки, шали, стопой возвышались валенки.

При виде Пирогова все замолкли, повскакивали с мест. Корней Павлович облокотился на барьер.

— Едут, — сказал тихо. — Подтянитесь. Собирайте ужин. Все-таки с дороги люди.

Девчата засуетились, будто речь шла о приезде не оперативной группы, а женихов. Пирогов весело усмехнулся: ничто, даже война и такая вот грубая работа не способны вытравить человеческое из человека. Он вернулся в кабинет, остановился против окна. Купчина, построивший дом, похоже, был тоже нетерпеливым, хотел видеть далеко по тракту.

Желтые огоньки вынырнули из-за тальниковой рощи, поползли вверх. Преодолев горку, они повернули к мосту и вдруг разлились широким пятном по дороге.

Пирогов расправил гимнастерку, перевел кобуру за спину, выбежал на крыльцо.

Из знакомой черной «эмки» вышли сначала двое, потом замешкавшийся третий. Все они были в армейских шинелях, с петлицами на уголках воротников, перетянутые ремнями и портупеями. Пирогов суматошно заглядывал в их лица и никого не узнавал. Наконец, видимо, старший группы, высокий, с интеллигентным продолговатым лицом поднялся на крыльцо, протянул руку.

— Груздев.

Он оглянулся, приглашая товарищей. Те тоже приблизились.

— Федоров.

— Тодоев.

Федоров был среднего роста, как и Пирогов, но пошире лицом, тяжелее. Густые светлые волосы сталкивали с головы ушанку, и, протягивая руку для знакомства, парень, — ему было двадцать с небольшим, — другой рукой придерживал шапку.

Тодоев тоже не выделялся особым ростом. Смуглое лицо его было сосредоточенно-замкнутое.

— Прошу вас в кабинет, — пригласил Пирогов.

— Надо бы спрятать машину, — напомнил Груздев.

— Я позабочусь.

У барьера мирным любопытным рядком выстроились сотрудницы.

Поздоровавшись, оперативники прошли за Пироговым в кабинет.

— Раздевайтесь, я мигом.

Он вышел к дежурной:

— Проводите машину в гараж. Потом — шофера сюда.

Когда Корней Павлович вернулся к гостям, они стояли перед картой и разглядывали пометки на ней.

— Пока готовится ужин, — сказал Пирогов, — обговорим частности.

— Два вопроса. Гарантия, что, закрыв оба выхода и линию Анкудая, мы не оставим щель? — спросил Груздев. — И второе: что следует за «пустышкой»?

— «Пустышка» исключена, — ответил Пирогов. — Плотность оцепления гарантируют участники — бывшие партизаны и самооборонцы.

— Подходы известны?

— С нами идет проводник.

— Сколько времени потребует оцепление?

— Пять — семь часов.

Груздев приподнял широкий манжет гимнастерки.

— Сейчас ноль часов двадцать четыре минуты.

Корней Павлович поднялся.

— Я распоряжусь, чтобы поднимали людей, готовили лошадей.

Сотрудницы парами побежали по адресам бывших партизан, комсомольцев. Проводив их, Пирогов увидел Оленьку Игушеву.

— Картошка готова?

— Да, Корней Павлович.

— Отлично. Неси в кабинет.

С нижней полки книжного шкафа он достал связку вяленых хариусов, кулечек соли, бутылку водки. Убрал со стола флакон с чернилами, стопку бумаги. Повертел газету: нет ли в ней чего-то важного. Расстелил.