Жан-Кристоф Гранже - Присягнувшие Тьме [Литрес]

– Но он в любом случае задохнулся бы, так?

– Нет. Он был в апноэ. В общем, в таком состоянии, когда у человека замедляется естественный ток крови и она приливает к жизненно важным органам: сердцу, легким и мозгу.

– Это что-то типа зимней спячки?

– Именно так. Кроме того, этому явлению способствовал холод. У Люка была сильная гипотермия. По словам спасателей, температура тела опустилась до тридцати четырех градусов. При таком холоде организм использовал все молекулы кислорода, которые у него оставались.

Я записывал каждое слово.

– Как по-вашему, сколько времени он пробыл под водой?

– Невозможно определить. По мнению спасателей, сердце остановилось как раз перед тем, как его привезли.

– Они делали ему массаж сердца?

– Нет. К счастью. Иначе они наверняка разрушили бы это своего рода состояние благодати. Они предпочли привезти его сюда, потому что знали, что я могу применить особую методику воскрешения.

– Какую методику?

– Идите за мной.

Врач вышел через крыльцо и, прежде чем войти внутрь, прошел несколько шагов вдоль современного корпуса. Операционный блок. Белые коридоры, вращающиеся двери, запах медикаментов. Еще один порог. Теперь мы находились в комнате, где не было никакого оборудования, только металлический, высотой с комод, куб на колесиках, занимавший часть стены. Врач откатил его от стены и повернул ко мне той стороной, где располагались ряды кнопок и датчиков.

– Это аппарат искусственного кровообращения, АИК. Его используют для того, чтобы понизить температуру тела пациентов перед началом сложной операции. Кровь поступает в прибор, где она охлаждается на несколько градусов, потом снова вливается в тело. Такой цикл повторяют несколько раз до тех пор, пока не будет достигнута искусственная гипотермия, которая улучшает действие анестезии.

Я все это записал, не понимая, к чему он клонит.

– Когда привезли Люка Субейра, я решил использовать только что полученный из Швейцарии прибор, но применить его в обратном порядке: не для охлаждения крови, а для ее нагревания.

Не отрываясь от своих записей, я закончил его фразу:

– И все получилось.

– На все сто. Когда Люк Субейра поступил к нам, температура тела была 32 °C. После трех циклов переливания крови нам удалось поднять ее до 35 °C. При 37 °C его организм заработал – правда, очень медленно.

Я оторвал взгляд от записей.

– Вы хотите сказать, что все это время он был… мертв?

– Вне всякого сомнения.

– И сколько, по-вашему, это продолжалось?

– Трудно сказать точно, но в целом около двадцати минут.

Мне вспомнилась одна деталь:

– Спасатели прибыли на место очень быстро. Разве команда была не из Шартра?

– Это еще одно удачное стечение обстоятельств. Они прибыли по ложному вызову: это где-то в районе Ножен-ле-Ротру. И когда жандармы позвонили, они находились в нескольких минутах от места происшествия.

Я все записал и вернулся к физиологическим подробностям:

– Есть кое-что, чего я не понимаю. Ведь мозг может оставаться без кислорода всего несколько секунд. Как же Люк мог воскреснуть после двадцатиминутной смерти?

– Мозг функционировал за счет своих резервов. Думаю, что он снабжался кислородом в течение всего времени клинической смерти.

– Значит ли это, что у Люка не будет осложнений, когда он придет в себя?

Он сглотнул. У него был сильно выступающий кадык.

– На этот вопрос никто не может ответить.

Я представил Люка в инвалидном кресле, ползущего еле-еле, как слизняк. Наверное, я сильно побледнел, и врач легонько похлопал меня по плечу:

– Пойдемте. Здесь можно умереть от жары.

Выйдя на воздух, я почувствовал облегчение.

Только что кончился обед, и старики медленно разбредались, двигаясь как во сне. Я спросил:

– Здесь можно курить?

– Без проблем.

Первая же затяжка привела меня в чувство, и я перешел к заключительной части:

– Мне говорили об образке… на цепочке.

– Кто вам об этом сказал?

– Садовник. Человек, который вытащил Люка из воды.

– Спасатели действительно нашли образок, зажатый у него в кулаке.

– Он у вас?

Врач опустил руку в карман халата.

– Да, он остался у меня.

Предмет матово поблескивал на его ладони. Окислившаяся бронзовая медаль, стертая временем, на вид очень древняя. Я наклонился, чтобы лучше ее рассмотреть. С первого же взгляда я понял, что это такое.

На медали было выгравировано изображение архангела Михаила, архистратига небесного воинства – трижды победоносного врага Сатаны. Изображенный в духе «Золотой Легенды» Жака Воражина, герой был облачен в доспехи и держал в правой руке меч, а в левой – копье Христа. Правой ногой он попирал древнего дракона.

Врач продолжал говорить, но я его не слушал. В голове у меня звучали слова из Апокалипсиса:

И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них. Но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.

Истина была очевидна: прежде чем низвергнуться в ад, Люк защитился от дьявола.

Декабрь 1991

Вот уже два года, как я не видел Люка. Два года, как я шел собственным путем, взяв за основу творения раннехристианских авторов, живя в мире «Апологетики» Тертуллиана и «Октавия» Минуция Феликса. С сентября я был слушателем французского отделения Папской семинарии в Риме.

Это было самое счастливое время в моей жизни. Дом 42 – здание с розовыми стенами по улице Санта-Кьяра, большой двор, окруженный галереей цвета светлой охры. Моя комнатка с желтыми стенами, которую я воспринимал как убежище для сердца и совести. Комната для занятий, где мы отрабатывали жесты для будущих литургий. «Benedictus est, Domine, Deus universi…» [4] «Благословен Ты, Господи, Боже вселенной…» ( лат .) Кроме того, у этого здания была терраса, смотревшая на купола собора Святого Петра, Пантеон и церковь Иисуса…

Мои родители настояли, чтобы на Рождество я вернулся в Париж, ибо для них было важно – «существенно», как выражалась моя мать, – чтобы мы провели конец года вместе. Но когда я приземлился в Руасси, ситуация, как оказалось, в корне изменилась: мои предки уже отправились на Багамские острова на яхте делового партнера отца.

Был вечер 24 декабря, и я испытал скорее облегчение, чем какое-либо иное чувство. Оставив вещи в особняке родителей на улице Виктора Гюго, я пошел бродить по Парижу. Просто так, без всякой цели. Ноги сами привели меня в Нотр-Дам. Там как раз начиналась всенощная.

В соборе было столько народа, что я с трудом пробрался внутрь и сразу проскользнул направо. Незабываемое зрелище: тысячи поднятых голов, отрешенные, сосредоточенные лица, звенящая тишина, пропитанная благовониями. Я был здесь чужим среди незнакомых мне людей и наслаждался этим, забыв обо всем: об упадке католической веры, о вероотступничестве священников, о запустении церквей.