Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— До свидания, Валя, — попрощался Алик. Смирнов промолчал.

…Вышли на Красноармейскую и свернули на Малокоптевский. У дворовых ворот остановились, а во дворе опять танцы. Они стояли, смотрели, слушали.

— Как она теперь жить будет? — спросил Алик.

— Кто? — не понял Смирнов.

— Валерия, — пояснил Алик.

— А, Ри, — вспомнил Смирнов.

Пес дышал ему в лицо. Обтекаемая целесообразная в нацеленности на убийство живого и радостная от этого морда добермана была у его глотки. А он лежал на спине и не мог встать: бессильные, будто пустые, руки и ноги непонятными невидимыми путами были прижаты к зыбучему песку. Не выдержав последнего сверхъестественного усилия, его голова упала затылком на песок, открывая еще мгновенье тому назад прикрытую подбородком доступную мягкую шею. Доберман понятливо и удовлетворенно улыбнулся…

— Товарищ подполковник, пора! — сказал доберман. Смирнов открыл глаза. И не доберман вовсе, а порученец начальника краевого управления милиции капитан Ступаков склонился над ним и нежно даже, деликатно теребил за плечо.

— Спасибо, Ступаков, — Смирнов опять прикрыл глаза, тяжело было векам, но мощным волевым усилием вновь открыл их и вспомнил, что следует поздороваться: — Ну, здравствуй.

— Здравствуйте, Александр Иванович! — безмерно восхитился смирновским пробуждением Ступаков и доложил: — Завтрак готов, машина будет через сорок минут, рейс на Нахту через два часа.

Вроде бы и пил Ступаков вчера со всеми наравне, но ныне был подобен пробудившемуся и восторженно радующемуся бытию невинному дитяти. Молодой, стервец.

Смирнов спал голым, поэтому попросил:

— Удались, Ступаков. Я одеваться буду.

— Я в соседней комнате, — улыбаясь, информировал Ступаков. — Если что…

— А что если что? Что — если? — бормотал в ванной Смирнов и энергично намыливался, преодолевая похмельную заторможенность.

Преодолел. Вышел в гостиную бритым, мытым, наодеколоненным и одетым. В гостиную квартиры для почетных гостей, обставленную, по милицейским краевым понятиям, со столичной роскошью. В отчетности, вероятно, проходила как конспиративная.

Ступаков встал, сидел он не в кресле — на стуле, предложил на выбор:

— Кофе, чай?

— Чай, — без колебаний выбрал Смирнов.

Чай был настоящий — крепкий, свежий, хорошего сорта. Чуть приостыл, и теперь можно хлебать его крупными глотками. Смирнов хлебал. К третьей чашке явился генерал Есин и рявкнул:

— Ступаков, что ж ты, мерзавец, гостю полечиться не предложил?!

— Не посмел, товарищ генерал! — громко доложил капитан Ступаков.

— А еще милиционер! — укорил генерал и распорядился: — Пошуруй в холодильнике.

— Петр Петрович, может не надо? — без особой убедительности выразил вялый протест Смирнов. Есин глянул на него гневно выпученным генеральским глазом, полюбопытствовал зловеще:

— Обидеть хочешь?

— Никак нет, — с удовольствием сдался Смирнов.

Ступаков принес и расставил, а генерал разложил и разлил. На двоих. Смирнов коварно посоветовал:

— Петр Петрович, давай капитана замажем, чтобы не трепался.

— Он у меня не из трепливых, — погордился подчиненным генерал, но к совету прислушался. — Третий прибор, Костя.

Когда подняли три стакана, — генерал для похмелки принципиально пользовался большими дозами в больших емкостях, — он еще раз погордился:

— Крайкомовская экстра. Специально для первого, тройной очистки, на целебных таежных травах. Твое здоровье, дорогой гость!

И, никого не дожидаясь, первым опрокинул в себя стакан. Как говаривал поэт Михаил Светлов: «Водка бывает двух сортов — хорошая и очень хорошая». Смирнов выпил и решил, что выпитая водка — очень хорошая. Не мешкая, генерал разлил по второй, столь же объемной.

— Петр Петрович! — фальшиво взмолился слегка расслабившийся Смирнов.

— Времени в обрез, — строго заметил генерал.

Ну, раз у генерала времени в обрез — выпили, конечно. Быстро пожевали салатику. Генерал бросил вилку и приказал:

— Гитару, Костя.

В хорошем темпе вел гонку генерал: двести пятьдесят внутри — следовательно, песня требуется. Смирнов рассчитывал, что петь и играть будет капитан Ступаков, но гитару взял генерал и, умело и осторожно тронув струны, запел, по-приблатненному пришепетывая и музыкально:

…С давно-давно уже не слышанной песней пришла молодость, тревожность чувств, влажные последождевые бульвары, запах рядом, совсем рядом существовавшей девушки в светлом платье, наводившие грусть марши медных оркестров, вокзалы и рельсы дороги в никуда…

Генерал допел песню до конца, пристроил гитару на коленях и разлил по третьей, совсем понемножку, пояснив:

— Посошок на дорожку.

Эту выпили формально. Генерал хотел было спеть еще, но передумал и отбросил гитару на диван — возжелал вдруг говорить:

— Мы ведь с тобой одногодки, Александр, но я — генерал, а ты — подполковник. Почему бы это?

— Вопрос чисто риторический? Ты, Петр Петрович, сам на него отвечать собираешься?

— И да, и нет. Сначала — ты, а потом — я.

— Тебе очень хотелось стать генералом.

— А тебе не хотелось?

— Хотелось, но не до жжения.

— Ну, вот… Сам нарвался, — усмехнулся генерал. — Наверное, ты прав, а, наверное, и не прав.

— Мой один приятель точнее выражается, — перебил Смирнов, — он говорит: «И ты прав, и ты прав». Довольны бывают все.

— Ты — словоблуд, московский словоблуд! — разозлился генерал: — Я песню спел, я по-человечески рассказать хотел, как эта песня всю мою жизнь определила, а ты…

— Ну, не сердись, не сердись, Петр Петрович. Я понял, как ты генералом стал: пожертвовав любовью и столичным комфортом, уехал в глушь…

— Ох, и недобрый ты, Александр, — протянул генерал. — Не спорю, специалист ты — супер, а по характеру — московская ледышка.

— Обиделся? — сочувственно поинтересовался Смирнов. Генерал горестно кивнул. — Давай еще выпьем!..

— Косте не надо, — соглашаясь, все же внес коррективы генерал. Костя, слегка отвязавшийся по причине поддатия начальства, мурлыча «Сиреневый туман над нами проплывает» — понравилось, переселился на диван и уселся, фривольно закинув ногу на ногу. Генерал и подполковник выпили. Подумав, генерал заметил:

— Ты уже в отпуске, а мне весь день еще пахать.

— Рейс через пятьдесят минут, — индифферентно информировал с дивана капитан Ступаков.