Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Это будет мой день на всю жизнь.

— Не зарекайся, — грустно сказал Смирнов. — Грянут громы, разверзнется твердь, и среди молний явится твой прекрасный Зигфрид…

— У меня есть Франц. И вот сейчас были вы. Мне больше ничего не надо.

— За этот наш с тобой вечер, хорошая моя! — возгласил Смирнов и залпом выпил стакан.

— А шли ко мне за делом, — глядя, как он нюхает тыльную сторону бутерброда, сказала Матильда. — Расспросить, допросить, да?

— Я тут слегка пообнюхал углы… — начал было Смирнов, но его перебил неудержимый, короткий хохот Матильды. Короткий потому, что все-таки успела его подавить. Смирнов страшно удивился: — Чего это ты?

— Простите, но я вдруг увидела кино: Александр Иванович на четвереньках обнюхивает углы. Прямо вот здесь, в чайной.

— Дурочка, — слегка обиделся он, но не отвлекся на обиду, продолжил. — В общем, понял кое-что в здешней жизни. Я тебе несколько вопросов задам, а ты — как хочешь: отвечай или не отвечай.

— Задавайте. Буду отвечать.

— Вопрос первый: кого они здесь боятся?

— Они здесь никого не боятся.

— Такого не может быть. Они должны бояться.

— А они не боятся.

— Ну, ладно. Вопрос второй: кто им вольно или невольно мешает?

— Был смешной такой парень, из Новосибирска прислали редактором районной газеты «Заря коммунизма». Интересовался всем очень, всюду ездил по району, в дела пытался вникать. Ну, его учиться куда-то направили, в аспирантуру какую-то.

— Вопрос последний, Матильда. Ты боишься их?

— Боюсь.

— А другие?

— Их все боятся.

— Матильда! — раздался возмущенный с переливами грудной женский голос. — Вы позволили себе отбить у меня лучшего поклонника, чуть не сказала полковника, с которым мы совсем еще недавно пили на брудершафт.

В дверях чайной стояла, эффектно воткнув руки в бока, карменистая Жанна, а сзади Олег Торопов, подчеркивая драматичность ситуации, брал на гитаре страстные аккорды и убежденно напевал:

— «Любовь — дитя, дитя свободы, законов всех она сильней, меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей»!

— Учтите, Карменсита и тореадор, вас по всей Нахте пьяный Хозе ищет, — прослушав музыкальный номер, сообщил Смирнов.

— Изменщик! — возопила Жанна и почти натурально зарыдала.

— Вы такая хорошая артистка, — с восхищением сказала Матильда, — и такая красивая, а работаете гримером. Почему, Жанна?

— Не знаю, Матильда, — честно призналась Жанна. — Как получилось, так и получилось, — и уже Смирнову: — Жениться обещал? Обещал!

— Так я же женатый!

— Значит, я что-то малость напутала. Может, я обещала за тебя замуж выйти? Нет, я вроде Тольке обещала, хотя и нетвердо. Но все равно, ты изменил мне, любимый мент! Лелик, траурный марш! — и под всем известную мелодию запела: — «Умер наш дядя, как жалко нам его. Он нам в наследство не оставил ничего. Тетя хохотала, когда она узнала, что он нам в наследство не оставил ничего!»

Спев, рухнула на стул и призналась:

— Устала.

— Вы все время веселая, Жанна, как это у вас получается? — опять спросила Матильда.

В связи с усталостью реакция у Жанны замедлилась, и потому ее опередил ехидный милиционер, объяснив поведение гримерши в социально-психологическом аспекте:

— Она — не веселая, Матильда, она — жадная. А жадная потому, что больна неизлечимой болезнью под названием «Держать площадку». Круглосуточно она на сцене и чтобы обязательно в главной роли. Остальные — статисты, окружение, которые должны лишь подыгрывать ей. Работа, конечно, тяжелейшая, но положение обязывает. Вот она и надрывается.

— Я разлюбила тебя, подполковник, — опровергая Смирнова, она чертом вскочила со стула. — Вперед, Лелик! Туда, где любовь!

— А где любовь? — поинтересовался Смирнов.

— Сенька громаднейшего барана с Жоркиного хутора на «Рафике» приволок, — прозаически объяснил Олег. — Суреныч королевские шашлыки готовит.

— Через тернии к звездам! — опять заорала Жанка.

— Пойдемте с нами, Тилли, — тихо пригласил Смирнов. Но Жанка услышала:

— Тилли. Ты и, вправду, Тилли. А я не поняла. А грубый и толстокожий мент понял. Так кто же из нас грубый и толстокожий? Прости меня, Тилли. Пойдем с нами, Тилли.

— Мне нельзя, — грустно сказала Матильда.

Съемочная группа оккупировала спортивный пятачок за гостиницей. Два стола для пинг-понга и приставленный к ним партикабль являли собой необъятный стол для всей съемочной группы. Скамейки соорудили из бесхозных досок, со времен стройки трех домов, сложенных на задворках. Подкатил тонваген, включил негромкий свой движок, и появился свет. Инженер звукозаписи покопался в своем хозяйстве, и появилась музыка.

Слухи об одном баране оказались недостоверными. Сообразительный художник Семен Саморуков приволок двух. На всю группу, на полный сабантуй. Роман Казарян важно расхаживал в длинном белом фартуке, изображая и сейчас из себя главного. Но был главный, да кончился: замариновав три часа назад баранину, он сделал свою главную кавказскую работу. Теперь у мангалов хозяйничали другие умельцы.

Распотрошили гостиничный буфет, но посуду добыли. Для начала — каждому по два шампура на тарелку. Куски баранины еще недовольно шипели и пахли. Народ колотило, как спортсменов на старте.

Однако традиции соблюли: терпеливо выслушали цветистый тост режиссера-постановщика, восславившего стати и талант героини фильма. Наташенька водила глазками туда-сюда, что должно было изображать скромность и смущение, общественность тупо держала на весу наполненные емкости. Наконец Казарян ни к селу, ни к городу крикнул «Ура!», и началась большая жратва.

Смирнов умял два своих первых шампура и наелся. Пить не хотелось. Он вылез из-за стола и пошел бродить вдоль него. Встретился с печальными глазами Казаряна. Тот сказал в отчаянии:

— Когда же мы с тобой поговорим, Саня?

Смирнов пожал плечами и пошел дальше. Олег в окружении девиц пел уже известного Смирнову «Директора леспромхоза». Увидев подполковника, Олег прикрыл струны ладонью и прозой пообещал: «„Подполковник Смирнов“ за мной, Саня». Пообещав, продолжил про директора.

Кинодраматург и прозаик Владислав Фурсов довольно забавно рассказывал о том, как он сегодня впервые снялся в кино как актер. Потом вытащил из кармана какой-то мягкий сверток и похвастался:

— Мне основные атрибуты — парик, бороду, усы — Жанна на память подарила. Теперь ночью жену буду пугать.

Сенька Саморуков злобно рассуждал о том, почему у его любимой команды «Спартак» не идет в этом сезоне игра. Попытался использовать Смирнова как дополнительный аргумент, прокричав:

— Вот, Иваныч не даст соврать!

Дал соврать Иваныч, быстро миновав болельщицкую компанию. Сделав большой круг, Смирнов возвратился на свое место. Тост не расслышал, но выпил за кого-то. Не брало сегодня, не брало. А поэтому застолье это вгоняло его в тоску.