Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

В эллипсоидной раме иллюминатора была любопытная картина: знакомый отряд в рутинном порядке двигался к трапу. Омоновцы остановились у первой ступеньки и замерли подобно почетному караулу. Представитель и переводчик пожали господину руку, и господин, имея в правой руке кейс, а левой придерживая твердую шляпу, молодецки взбежал наверх.

Господин проследовал путем дипломата. Тотчас глухо лязгнула тяжелая дверь, герметизируя салон, и сразу же самолет тронулся с места.

Подрожав от напряжения и набираемой мощи на старте взлетной полосы, самолет сначала быстро побежал, а потом поднялся в воздух, ощутимо меняя положение салона из горизонтального на полувертикальное.

Закладывало уши. Александр Иванович недовольно разевал рот, освобождаясь от неприятных ощущений. Галина Георгиевна снимала эти ощущения другим способом — оживленно заговорила:

— Слава Богу, полетели!

— Полетели, полетели, на головку сели! — пролепетал Александр Иванович.

— Это вы к чему? — подозрительно поинтересовалась она.

— Репетирую. В гости к внучке лечу.

Действительно, к внучке. Но не к своей, к сожалению. Не было у него, старого пня, своей. Вот и пристроился любить, как свою, спиридоновскую Ксюшку. Бескорыстно радостную улыбку при виде его, счастливое удивление миру, открываемому ежеминутно, беззащитное маленькое гибкое и сильное тельце, нежные ребрышки под ладонью… Понял, что размяк от аэропортовской полторашки и, отряхнувшись, произнес:

— Курить хочется.

— А я и не видела ни разу, чтобы вы курили.

— Шесть штук в день по расписанию, не считая чрезвычайных обстоятельств.

— Взлет для вас — чрезвычайные обстоятельства?

— Для меня чрезвычайные обстоятельства — знакомство с вами, — с неожиданной галантностью шарахнул он по ней комплиментом.

— Ну и ну! — изумилась она. — Вот ведь бывают мужчины!

— Вы просто, мадам, слегка одичали в вашей партийно-номенклатурной среде, — сказал Александр Иванович, — Вы ведь от комсомола и далее везде? Угадал?

— Почти. До последнего времени.

— А сейчас?

— Сейчас работаю в Международном женском фонде.

— Тоже неплохо.

— Вы меня обидеть хотите? — все-таки завелась Галина Георгиевна.

Александр Иванович сморщился, делая виноватое лицо, затем, улыбаясь, сообщил:

— Зубоскалю просто по дурацкой привычке. Вы уж простите меня, старика.

— Прощаю, старичок, — не простила она.

Салон вернулся, наконец, в горизонтальное положение, потухло табло, запрещавшее растериваться и курить. Александр Иванович освободился от ремня безопасности и, достав пачку «Винстона», закурил. В принципе, он курил «Беломор», но вчера вечером Казарян, принеся блок «Винстона», демонстративно вывалил все его запасы папирос в мусоропровод.

— Пенсии на «Винстон» хватает? — полюбопытствовала злопамятная Галина Георгиевна.

Александр Иванович ответить не успел, потому что над ним Люцифером-совратителем навис волосатый Дэн:

— На грины приобретен фирменный флакон. Поторчим, папик?

Александр Иванович как бы в нерешительности обернулся к Галине Георгиевне. Та, в обиде еще, агрессивно поддержала Люцифера-совратителя:

— Давайте, давайте, папик!

— Ну, уж если дама рекомендует… — Александр Иванович кое-как выбрался из кресла, встал в проходе, положил Дэну руку на плечо, с деревянной интонацией Ершовамхатовского Несчастливцева изрек: — Идем туда…

— Куда? — охотно обернувшись Аркашкой, визгливо перебил Дэн.

— Куда ведет меня мой жалкий жребий!

Смазливые барабаны уже разжились у стюардессы стаканами. Фирменный флакон оказался бутылкой «Балантайна», которая была разлита мгновенно: каждому по сотке. Трое, облокотившись о спинки переднего ряда, готовились к приему стоя, трое сидели. Александр Иванович пристроился в кресле через проход. Повертел желтую жидкость в стакане, поинтересовался между прочим:

— Закусить, запить, занюхать?

— Огорчаете, — действительно огорчился Дэн. — Из папика переходите в мажоры.

— Что ж, не буду огорчать, — решил Александр Иванович, махнул дозу целиком и, содрогнувшись, занюхал твидовым рукавом. Шестерка с удовлетворением и по достоинству оценив сию акцию, припала к своим стаканам. Из жадности, правда, споловинили. Чтобы на два приема получилось. Уже умиротворенный (сотка благополучно улеглась и оказала действие) Александр Иванович любовно смотрел на них. Дав им передохнуть, осведомился, гордо демонстрируя недюжинную эрудицию:

— Хэви, хард, панк?

Дэн, производивший первую после приема мощную сигаретную затяжку, аж закашлялся от неожиданности. А откашлявшись, возликовал:

— Сечет! — и добавил серьезно: — Скорее ритм-энд-блюз.

Александр Иванович заржал, как жеребец, и признался:

— Да не секу я, ребята, просто в ответ на ваш стеб и я стебануть себе позволил. А так для меня после битлов и Элвиса Пресли никого нет.

— Хорош! — удивилась бас-гитара.

— Облом! — признали свой проигрыш барабаны.

— Из папика переводится в чуваки, — решил Дэн. — В его честь исполним.

Бас-гитара и духовые передали стаканы незанятым коллегам, расчехлили гитару и кларнет, устроились поудобнее. Гитара держала четкий ритм, кларнет вел мелодию. Дэн на хорошем английском речитативом обозначил «Беззаботного» Элвиса Пресли.

Душевно стало в салоне. Незаметно поближе переместились осторожные советские командированные, иностранцы, вытягивая шеи, слушали, а добродушный здоровенный мужик из первого ряда просто подошел к ним и встал невдалеке — ловил кайф.

Недолго продолжалось счастье. Дэн умолк, затих и кларнет. Гитара, мучительно долго продержав последний аккорд, иссякла.

— Спасибо, братцы, — поблагодарил Александр Иванович, — так уж по сердцу.

Иностранцы вежливо поаплодировали, командировочные сделали вид, что ничего не было, а здоровенный мужик, молча показав музыкантам свой действительно большой палец, удалился на свое место.

— Угодили? — спросил Дэн.

— Еще как! — признался Александр Иванович. — Расслабился, поплыл.

— А вы поспите, — посоветовал Дэн. — Старость не радость.

— Ты — наглец, Митяй.

— Это — месть за то, что я на твой стеб попался, — признался Дэн.

— Значит, признание собственной слабости, — решил Александр Иванович. — Тогда не обижаюсь… А, собственно, почему и не придавить часок?

— Поддерживаем и одобряем, — заверили его духовые.

Александр Иванович вернулся в свое кресло. Сел, закрыл глаза. Галина Георгиевна неодобрительно посмотрела на него, осведомилась ревниво:

— Ну и как?

— Замечательно, — признался он, не открывая глаз, — замечательно.

Вдруг кларнет чисто запел «Спи, моя радость, усни» и гитара поддержала мелодию. Кларнет советовал спать, а гитара убаюкивала… Александр Иванович легко и нежно заснул.