Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Садитесь.

Саша взобрался в высокую кабину и перед тем, как захлопнуть дверцу, обратился к одинокому Семенычу:

— До свидания, старичок!

У Шебашевского он сошел. Темень стояла в переулке. Саша держался ближе к заборам безмолвных домиков и уверенно шагал знакомой с детства дорогой.

Сзади негромко зашумел автомобильный мотор. Саша обернулся. От Ленинградского шоссе, мирно светя кошачьими зрачками прорезей в затемненных фарах, небыстро догоняла его полуторка. Саша остановился, чтобы проводить взглядом машину, но полуторка вдруг дико взревела и, резко выворачиваясь, ринулась на него.

Она промахнулась на несколько сантиметров: дыша бензинным перегаром, нос машины скользнул по Сашиному бедру и с треском сокрушил забор.

Выигрывая время, Саша кинулся в обратную от автомобильного разворота сторону — картофельным полем к Инвалидному рынку. Полуторка ненавистно взвыла, развернулась и помчалась за ним.

Саша успел добежать до рядов. Петляя между ними, он стремился к кирпичным палаткам, которые не так просто сокрушить. Полуторка разломала один ряд, отодвинула другой, пошла на третий, мучительно воя.

Саша стоял, прижавшись к глухой кирпичной стене. Мотор полуторки заглох. Подождав несколько секунд, Саша осторожно двинулся, скрываясь в тени палаточных крепостей.

Полуторка безжизненно стояла среди раскрошенных рядов. Быстрыми незаметными перебежками Саша приблизился к ней и замер. Тишина была всюду, тишина. Резким движением Саша распахнул дверцу. В кабине, упав головой на рулевое колесо, сидел человек. Саша осторожно тряхнул его за плечо, и тот откинулся на сиденье. С ножом в горле лежал перед Сашей мертвый Пуха-Артур.

— Я же предупреждал тебя, Артур, — грустно сказал Саша и нажал на клаксон. Машина пронзительно заплакала.

Саша спрыгнул на землю и, услышав трель далекого сторожевого свистка, зашагал к Кочновскому переулку.

— Да заходи ты, заходи! — говорил Сергей. Он стоял на крыльце старого неказистого домика, по ночной прохладе зябко перебирая босыми ногами. Был он в белой рубашке и подштанниках — в исподнем.

— Руки бы помыть, — сказал Саша и двинулся в свет. Сергей вошел за ним в крохотную переднюю, увидел сашину окровавленную правую руку и спросил спокойно:

— Ты кого-то убил?

— Меня чуть не убили, — ответил Саша, заметив в углу подвесной рукомойник и таз под ним, потянулся туда и торопливо забренчал металлическим соском.

— Но ты убил того, кто хотел тебя убить?

— Нет! — злобно заорал Саша и потише: — Полотенце где?

— Ну, и слава Богу! — успокоился Сергей и, сняв с гвоздика висевшее перед сашиным носом полотенце, протянул ему.

Саша вытер руки, попросил:

— Водки дай.

— От тебя и так несет.

— Водки дай!

Поняв, что спорить бесполезно, Сергей толкнул дверь в комнату.

Невеселый, но по-своему богатый посадский уют: буфет с темно-зелеными в пупырках стеклянными дверцами, громадный диван с надсаженной полочкой и зеркальцем, комод красного дерева, явно приобретенный по случаю, и массивный дубовый стол под зеленым в оборках абажуром.

Стоя у стола, их ждала сожительница Сергея Клава, одетая уже, прибранная.

— Готовь на стол, — приказал ей Сергей. — И Саше: — Садись, рассказывай.

Сам стал неспешно одеваться. Саша рассказывал:

— В Шебашевском меня хотели машиной задавить. Сантиметров на пять промахнулись. Потом, как за зайцем, по всему Инвалидному рынку гонялись. Только там меня хрен догонишь. Когда они это поняли, машину бросили. А в машине паренька с ножом в горле. Шофера.

— Дела, — констатировал уже одевшийся Сергей, следя, как Клава ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки.

— Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут.

— Как же. Холуй Семеныча. — Сергей в догадке вскинул голову. — Семеныч?

— Вряд ли. Я его у «Астории» обрубил, а сам на попутке добрался.

— Ну, а если его машина поблизости ждала?

— Все может быть, — согласился Саша. Помолчали.

— Хаз-Булат удалой! Бедна сакля твоя! — раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.

Песня звучала как волчий вой, вой смертельно раненого волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все и выплескивающий в этой странной русской песне последнее свое человечье. Певцу хотелось быть зверем перед неминуемой смертью.

Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:

— Кто там?

Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава.

— Клавдия, иди успокой его. — Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: — Батя ее там. Приехал сегодня из Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.

— Всего-то я бояться стал, — Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.

— Руки тебе оторвать за тот мешок с рисом! — коротко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.

— Водки просит.

— Прямо как ты, Саша, — Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки запитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. — Отнеси.

— А мне пить что-то расхотелось, — признался Саша. Клава пошла наверх. Сергей проводил ее взглядом.

— Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабят. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшней жизни — вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом — оттуда. В милицию обратиться надо.

Саша поднял голову, криво усмехнулся.

— То-то и оно, — продолжил Сергей. — Замазался ты.

— Артура жалко, — вдруг сказал Саша.

— Какого еще Артура? — раздраженно удивился Сергей. — Ты себя жалей, Сашок.

— Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты Пуха, Пуха!

— Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? — ядовито поинтересовался Сергей.

— Нет, Семеныча мне не жалко, — рассеянно ответил Саша.

— Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь. Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой — не пересчесть. А жизнь — одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай!

— Ну, я пойду, — Саша поднялся.

— Я провожу? — предложил Сергей. — У тебя заночевать могу.

— Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега. Да и здоровье твое не богатырское.

— Это точно, — горько согласился Сергей.

Сверху опять понеслось:

— Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою!

А за это за все ты отдай мне жену!

— Живут же люди! — сказал Саша и направился к дверям.

Дорога от Кочновского по Красноармейской до Мало-Коптевского переулка коротка. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками, с большими остановками, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не целятся ли. Как на войне. Как на фронте.