Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Горе-то какое! — деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.

— Миня, а почему тебя Мосей стали звать? — поинтересовался Роман.

— Ты с успехом мог бы задать и другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней звали? — раздраженно ответил Мосин. — Но мне кажется, что ты отлавливал меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. Думаю, по палагинскому делу. Так?

— Проницателен ты, Миня.

— Профессия такая.

— А какая у тебя профессия?

— Юрист, Рома.

— Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров «Светоч». Это не профессия и даже не должность. Это крыша, голубок ты мой.

Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:

— Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.

— Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен выступать в разговоре со мной. Я — представитель правоохранительных органов, а ты — жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные доходы.

— Из пушек по воробьям, — как бы «а парт» кинул реплику Мосин.

— Воробей — это ты?

— Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям. Вопросы будешь задавать?

— А как же! — обрадовался Казарян.

— Тогда без предисловий начинай. Я торплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.

Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.

— С палагинской коллекцией хорошо знаком?

— Да.

— И знаешь, как она хранилась у него в доме?

— Да.

— Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?

— Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.

— Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?

— Конечно. Но моя страсть — сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая сегодня стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.

— А хочется стать миллионером?

— До слез, Рома.

— При такой жажде можно и форсировать события, а?

— Какие, собственно, события?

— События, приближающие тебя к миллионам.

— Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: «Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?»

— Считай, что спросил.

— Не я.

— Жаль. — Казарян обнял Мосина за плечи. — А то как бы было хорошо!

— Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.

— В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.

— Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!

— Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.

— А если темная, Рома?

— Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.

— Есть идея, Рома.

— Поделись.

— А что я с этого буду иметь?

— Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером не станешь.

— Да я шучу, шучу! Хотелось бы просто от тебя в знак признательности небольшой сувенирчик. У твоего папаши в чулане лентуловский этюд пылится. Только и всего!

— Договорились. А ты мне в ответ — театральный эскизик Добужинского. Я помню, у тебя их несколько.

— Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?

— Как знаешь, Миня, как знаешь!

Мосин отчаянно махнул рукой:

— Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром.

— Значит, Лентулов менять прописку не будет.

— Как это не будет? — возмутился Мося. — Мы же с тобой договорились: ты мне Лентулова, а я тебе — Добужинского.

— Ладно. Отдавай идею задаром.

— Вы в своей конторе на Петровке небось думаете, что вы самые умные и проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.

— Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые — это ты?

У казаряновской альма-матер — юрфака — они перешли на другую сторону улицы, свернули налево и мимо старого здания МГУ, мимо американского посольства выруливали к «Националю».

— Абсолютно верно. Я. Так вот, тот, у которого на плечах не кочан капусты, вне зависимости от вас размышлял о краже и пришел к выводу, что наиболее вероятный источник сведений о палагинской коллекции и квартире — обслуга. Прикинул: жактовские деятели, приходящая прислуга, персональная портниха жены и, наконец, столяр-краснодеревщик, который уже много лет строит Палагину разнообразные вместилища для его коллекции.

Слесари, водопроводчики, домработница, портниха, электрики, конечно же, могут дать кое-какие сведения о квартире Палагина. Но исчерпывающие сведения, а главное — все о коллекции, может дать только Петр Федосеевич, краснодеревщик. Я его знаю сто лет. Палагин его знает сто лет, все его знают сто лет, и поэтому почти с уверенностью можно сказать, что на сознательную зрячую наводку он никогда не пойдет. А вот втемную его использовать могли.

— Завтра с утра мы с тобой, Миня, в гостях у Петра Федосеевича.

— А ты сегодня Лентулова подготовь. Там масло, ты пыль влажной тряпочкой сотри, подсолнечным протри и опять насухо вытри. — Мосин подошел к окну кафе, глянул в щель между неплотно задвинутыми гардинами, сообщил: — Юрий Карлович с Веней кукуют. Обрадовать, что ли, советскую литературу?

— Валяй. Подкорми классиков с доходов праведных.

— Компанию не составишь?

— Мне, Миня, пьянствовать в общественных местах не положено. Особенно с тобой.

— Грубишь, хамишь, а зачем?! Будь здоров тогда. — И Миня небрежно кивнул Казаряну. Наказав Казаряна за милицейскую грубость, он тут же добавил, ибо не забывал ничего и никогда: — Завтра в девять часов утра я жду тебя у метро «Дворец Советов».

У Александра было прекрасное настроение, потому что Ларионов подходил к концу своего доклада о проделанной по делу о палагинской краже работе.

— Кое-что о Леониде Михайловиче Берникове я подсобрал. — Ларионов сверился с бумажкой. — Л. М. Берников, 1896 года рождения, образование незаконченное среднее, с 1933 года постоянно работает в системе промкооперации, в основном в должности председателя различных артелей. К судебной ответственности не привлекался, однако в знаменитом текстильном деле сорокового года фигурировал как свидетель. В настоящее время заведует производством артели «Знамя революции», изготовляющей мягкую игрушку.

— Похоже, Сережа, похоже, — оценил ларионовскую работу Смирнов. — Я понимаю, у тебя времени не было, но все-таки… В УБХСС на него ничего нет?

— Я по утрянке к Грошеву успел заглянуть. Говорит, что единственное у него — подозрения.