Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Ну что, место осматривать будешь?

— Зачем? Сережа это сделает лучше меня. Только мешать.

— А я все-таки гляну, — решил Казарян. — Осмотр закончим и в контору?

— Семеныча дождемся.

— Нужно ли? Полчаса — время, куда угодно и как угодно уйти можно. А орудовал или орудовали не мальчик или не мальчики. Его Верный про это уж знает наверняка.

— Вот пусть Верный нам об этом и скажет.

— Идеальный вариант, но Верный, увы, говорить не умеет.

Девушка Мила и парень Валя с восхищенным недоумением слушали их треп. Казарян почувствовал их взгляды, обернулся:

— Ребятки, извините, но вам придется еще немножко подождать. Пока фары нужны, а как закончим, так вас сразу на машине по домам отправим.

— А мы что, больше не понадобимся? — с беспокойством спросил парень Валя.

— Не волнуйся. Еще надоест к нам ходить показания давать, — обрадовал парня Казарян и, захлопнув дверцу, пошел в свет фар. Смирнов уже сидел и смотрел, не видя, в ветровое стекло, за которым, как под театральными софитами, лежал труп.

…Семеныч с компанией ушел в два часа. Ровно в два тридцать они вернулись.

— Ну и как? — спросил Смирнов. Он даже из машины вылез, чтобы задать этот вопрос.

— А как? Да вот так! — раздраженно ответил Семеныч. — Минут на пятнадцать пораньше бы, и Верный наверняка бы его взял. Чуток не хватило. Он отсюда на Ново-Песчаную кинулся, пересек ее и в лесок до Песчаной. Как же, умный! Верного пробовал сбить, по Таракановке метров пятьдесят, дурак, шлепал. Но мы бережок в момент отработали и опять на след вышли. А он, мерзавец, к Окружной. Там след исчез с концами. Он за проходящий состав уцепился. Мы постояли, посмотрели, каждые пять минут, а то и меньше, — состав.

— Ты говоришь — «он». А что, и в правду, он один был?

— Один, один! — уверенно отвечал Семеныч. — Верный как по нитке шел, без всяких отвлечений. Домой когда поедем? А то Верный сильно устал и нервничает.

Верный в подтверждение семенычевых слов махнул хвостом и жалобно посмотрел на Смирнова.

— Мы пойдем? — спросила разрешения Мила.

— Подождите немного. Мы вас довезем.

— Так мы рядом живем, — разъяснил паренек Валя. — Мила — на Песчаной, а я — в Амбулаторном.

— Что ж, идите, — кивнул Смирнов. — Только адреса свои оставьте. У вас какие-нибудь документы при себе есть?

— У меня паспорт, — сказала Валя.

— Вот его и покажи Казаряну. Ну, бывайте. Еще увидимся.

Молодые доложились Казаряну и через любимый свой лаз отправились домой.

Кончили, слава Богу. Смирнов глянул на часы. Два часа пятьдесят семь минут. По Чапаевскому выехали к Ленинградскому шоссе. Выезд на шоссе перегораживали два патрульных «газика» военной автоинспекции.

— Включи сирену, — приказал Смирнов шоферу. Пугающий вой огласил безмолвную Москву. «Газики» стояли, и никакого намерения двигаться у них не было. Смирновский шофер злобно дал по тормозам.

Из ближнего «газика» выбрался майор в походной форме и, не торопясь, двинулся к милицейским машинам. Подошел, опознал в Смирнове старшего, небрежно кинул ладонь к козырьку, представился и доложил:

— Майор Нечаев. Проезд по Ленинградскому шоссе временно закрыт.

— Майор Смирнов, — холодно отвечал Смирнов. — У меня дела чрезвычайной важности, связанные с раскрытием опасного преступления.

— Сейчас самые важные дела — у нас, — убежденно сказал майор Нечаев. В подтверждение его слов из «газиков» выпрыгнули шестеро с автоматами и выстроились в линию. Против силы не попрешь.

Смирнов смотрел. Грузно и почти неслышно шли по шоссе бронетранспортеры. В каждом строго и неподвижно сидели солдаты в касках, держа автоматы на груди. Бронетранспортеры шли и шли, и не было им числа. В Москву входила Кантемировская дивизия. Наконец промелькнули две походные подвижные ремонтные мастерские, четыре санитарные машины, крытый грузовик и последний — «газик» с флажком.

— Ну а теперь можно? — поинтересовался Смирнов.

— Еще десять минут, — безапелляционно отрубил майор Нечаев.

— Что же моего доктора проморгали? — насмешливо спросил Смирнов.

— Машины «скорой помощи» и санитарные машины пропускаются беспрепятственно. По инструкции.

— А мы по инструкции, значит, через десять минут.

Майор Нечаев движением руки освободил часы от рукава.

— Через восемь.

— Что происходит? — решился наконец на главный вопрос Смирнов.

— Регулярные части введены в Москву для поддержания порядка, — четко и неясно ответил майор Нечаев.

— А мы порядок не поддерживаем? У нас, следовательно, беспорядки?

— Возможны беспорядки. — Нечаев еще раз козырнул и удалился к «газикам», в которые уже рассаживалась грозная шестерка.

Ровно через семь минут две милицейские машины взобрались на Ленинградское шоссе и, на всякий случай не торопясь, покатили на Петровку. У площади Маяковского улица Горького была перекрыта, и им пришлось ехать не по привычному бульвару, а по Садовому кольцу, завернув с Каретного ряда.

Смирнов выбрался из «Победы» и ощутил нечто необычное в ночном существовании МУРа. Он поднял голову и посмотрел вверх. Окна кабинета Самого ярко светились.

Удобно посещать начальство поздно ночью: ни безнадежной очереди сослуживцев, ни телефонных звонков, каждый из которых отодвигает радость встречи с любимым руководителем на несколько минут, но — главное — нет культурной и бдительной секретарши Веры, твердо знающей, кого пускать, а кого не пускать.

Распахнув по очереди две тяжелые двери (одна — в тамбур, другая — прямо в кабинет), Смирнов очутился в кишкообразной резиденции главного своего начальника.

Главный его начальник, Сам, стоял на телефонном столике, придвинутом к дальней стене, и снимал с этой стены портрет в рамке из красного дерева.

— Здравствуйте, Иван Васильевич! — не по уставу поприветствовал его Смирнов.

Сам резко повернулся на смирновский голос, шаткий столик под ним зашатался, и поэтому портрет вырвался из рук и скользнул вниз. Грохнулся, но не упал — замер у стены. Был, так сказать, поставлен к стенке.

— Ты что же это наделал, мерзавец?! — то ли у Смирнова, то ли у себя самого грозно спросил Сам, осторожно ступил со столика на стул, а со стула неумело спрыгнул на пол.

— Это не я, это вы сами, — обиделся Смирнов. Сам молча рассматривал портрет, стоявший на полу. Сверху вниз. Отвлекся:

— Это не ты и не я. Это он, — кивнул на портрет Сам. Позвал: — Иди сюда.

Смирнов подошел. Сквозь решетку трещин в стекле смотрел на него гражданин в пенсне со множеством ромбов в петлицах. Довоенный еще портрет. Не зная, что сказать, Смирнов заговорил просто так, ни о чем:

— Стекло до чего хорошее — как аккуратно треснуло. Простое оконное сейчас бы в мелкую крошку просыпалось.