Николай Чергинец - Приказ №1

Михайлов как председатель исполкома Совета крестьянских депутатов Белоруссии готовился к отъезду в Петроград на Всероссийский съезд и поэтому торопил Крылова и Гарбуза с подготовкой операции по разгрому банды Данилы Венчикова. Он скрупулезно и придирчиво обдумывал предложения, старался предусмотреть любую мелочь, подолгу уточнял детали. А вопросов и неясностей было хоть отбавляй. Положим, бандитов удастся заманить в ловушку, но как сделать, чтобы туда обязательно попал и главарь? С другой стороны, было очевидно, что Венчиков не поведет на «дело» всю банду, — значит, надо установить максимум адресов, явок, чтобы одновременно захватить как можно больше бандитов. Поэтому Михайлов, на котором лежали десятки больших и малых партийных дел, не жалел времени на подготовку операции. В конце концов на роль богача был определен Андрей Миронович Фурсов, которого специально вызвали из Могилева. По легенде, Фурсов появился в Минске после того, как продал в Шуе мануфактурную фабрику, иначе говоря — превратил ее в ценности. На роль охранников и прислуги выделили пятерых сотрудников милиции. Нашли и подходящий дом для «богача». Он ранее принадлежал хозяину пивзавода, который переехал на жительство в Москву, а дом пока не продал. Михайлов и Крылов рассчитали, что Венчиков вряд ли попытается установить какие-нибудь проверки в Шуе, так как все должно было произойти быстро. Немало времени ушло на то, чтобы должным образом обставить дом. Пошли в дело реквизированные у крупных жуликов, расхитителей государственного и военного имущества мебель и ценности — картины, хрусталь, золото. От Фурсова требовалось только проявить артистические способности: из простого рабочего на время превратиться в изнеженного, с изысканными манерами буржуа.

...Беседу Михайлова с Антоном Михайловичем Крыловым перебил телефонный звонок. Звонил Онищук.

— Здравствуйте, Михаил Александрович, я из комиссариата. Вырваться не могу, да и время не терпит. Только что у губернского комиссара было принято решение: отстранить вас от должности начальника милиции. На ваше место подготовили две кандидатуры. Один из кандидатов вам знаком.

— Кто это? — спросил Михайлов. Онищук выждал некоторое время, потом ответил:

— Венчиков.

— Кто-кто?! — Михайлов вскочил со стула.

-Да-да, Михаил Александрович, Венчиков. Правда, о его нынешних занятиях не было сказано ни слова.

— А сам он присутствовал? — уже спокойно спросил Михайлов.

— Не могу сказать — я ведь в лицо его не знаю. Поди тут разберись, кто есть кто. Но какие же сволочи, им наплевать на все, лишь бы кошельки свои уберечь.

Онищук был так взволнован, что у Михайлова возникло беспокойство, как бы он не сорвался.

— Спокойно, Вячеслав Дмитриевич, спокойно. Поверьте, немного осталось ждать и терпеть этих людей рядом с собой. Прошу вас, будьте осторожны, помните, что ваша помощь партии неоценима. Мы подумаем, что предпринять по вашему сообщению. Сегодня я выезжаю в Петроград, так что связь держите с Мясниковым.

Михайлов положил трубку и, задумчиво теребя бородку, прошелся по кабинету. Нет, он был уверен, что отстранить его от должности начальника милиции ни Дума, ни комиссариат, ни даже армия не смогут, но преуменьшать опасность нельзя. Надо дать проискам заговорщиков решительный отпор. И не только по этому конкретному поводу. «Мы потребуем осуществления общих, далеко идущих мер, — думал Михайлов, — причем заставим участвовать в этом Думу и комиссариат, эсеров и меньшевиков».

Он отпустил Крылова, сел за стол и придвинул к себе чистый лист бумаги: «Итак: о судьях и юристах в целом. Поскольку мы не можем доверять старому, царскому суду, исполком городского Совета должен предложить комиссариату войти к министру юстиции с ходатайством о том, чтобы Городской думе совместно с исполкомом было разрешено избирать из среды присяжных временных судей — честных граждан, имеющих юридическое образование. На совместном заседании Городской думы и городского исполнительного комитета избрать дополнительное число временных мировых судей при штабах милиции для немедленного разбора возникающих ежедневно дел. Каждого судью, прежде чем допустить к исполнению обязанностей, тщательно проверить — не жулик ли, не является ли тайным монархистом?»

Затем Михайлов набросал текст протеста в адрес комиссариата и Думы о том, что некоторые чины этих облеченных доверием общественных органов занимаются незаконной деятельностью, участвуют в тайных заговорах против ответственных сотрудников милиции, пытаются шельмовать их, организовывают провокации...

Взяв исписанный лист, Михайлов спустился на первый этаж и прошел к себе. Соня, увидев мужа, оторвалась от пишущей машинки, поднялась навстречу. Он попросил:

— Сонечка, будь добра, отложи на время статью, я должен тебе кое-что продиктовать.

Соня села, быстро заложила чистый лист и вопросительно посмотрела на мужа.

Михайлов продиктовал окончательный текст протеста, затем — предложения о судьях.

— Теперь, Сонечка, заканчивай статью, а я побежал — дела. — У двери он обернулся: — Да, я сегодня уезжаю в Петроград, так что собери там, что нужно.

— Хорошо, — поспешно ответила Соня.

Михайлов спохватился, быстро вернулся, неловко поцеловал жену в макушку, вдохнул запах ее волос.

— Извини, милая, мне даже недосуг с тобой поговорить. Но это же не вечно, правда?

— Как знать, — сквозь слезы улыбнулась Соня.

— Там должен прийти Иосиф.

Еще утром Гарбуз спросил, в котором часу Михайлов мог бы принять его для очень важного разговора. Было видно, что Гарбуз сильно взволнован, но раньше шести вечера свободной минуты не нашлось. Сейчас стрелки часов показывали без трех минут шесть. Михайлов поднялся в свой кабинет и только успел распахнуть окно, как пришел Гарбуз. Начал без предисловий:

— Нелегко мне было решиться на этот разговор. Понимаю, вы вправе мне не доверять. Какое уже доверие после того, как я отпустил Чарона. Но поверь, Михаил, для меня роковую роль сыграла моя собственная формула: революцию надо делать чистыми руками. Чистыми от крови и от дерьма — от крови идейных противников и от дерьма, в которое поневоле влезешь, взвалив на себя заботы по очистке общества от воров, грабителей и другой нечисти. Сейчас я понял: все это не более чем красивые слова. Те, кого я считал идейными противниками, раскрыли себя, предстали в своей отвратительной наготе. Для них нет ничего святого! Когда Чарон упал передо мной на колени и стал молить о пощаде, он, сукин сын, не преминул напомнить, что, мол, большевиков от старой власти должно отличать милосердие. Я взял с него честное слово, что он не будет впредь вести с нами никакой борьбы, и отпустил. А он, сволочь... Мне сейчас стыдно перед тобой, стыдно перед товарищами по партии, и я готов понести любое, самое строгое наказание. — Гарбуз горел от возбуждения, он то садился на стул, то вскакивал и нервными, быстрыми шагами мерил кабинет. — И не только случай с Чароном помог мне во всем разобраться. Тут многое одно к одному. Скажем, тот же Венчиков... Бандит состоит на службе у правительственных органов! Что же это за правительство, что за народовластие? Словом, я решил прийти к тебе и честно рассказать обо всем, попросить лично у тебя прощения. И теперь, сделав это, я вздохну облегченно, как бы ни решено было со мною поступить...