Андрей Кивинов - Умирать подано

– Ну… – Анатолий Львович вновь полез за платком. – Обычное изнасилование. С отягчающими. И чего?

– Да ты мне тут про закон толковал, а в том деле с доказательствами-то похуже было, чем сейчас по Вентилятору. Ну, бляха, кликуха… Вентилятор.

– Нормально там было все. Его кровь нашли у бабы на платье, она ему морду расцарапала. А то, что он пьяный в говно был, дела не меняет. Водку меньше жрать надо.

– Ай, молоц-ц-ца! Действительно, полный ажур! И баба, Катька, кажись, Ваньку опознала, и кровь совпала, и рожа расцарапана. Воистину, сгубила водка человека. Он ведь, бедняга, даже до суда не дотянул, повесился в камере от обиды. Первый раз попасть в «хату», да с такой неавторитетной статьей… У парня ни одного ребра целого. Тут в петлю не то что полезешь – запрыгнешь. Ты вот, я гляжу, хорошо это дело запомнил.

– Я все свои дела хорошо помню, – торопливо ответил прокурор, давая понять, что ему надоели бредни выжившего из ума, да к тому же пьяного следователя. – И всякие истории мне слушать некогда.

– Да погодите вы, ваше преосвященство. Ты ведь, Толик, тогда, как Орешкин сейчас, к прокурору с делом ходил, санкцию просил.

– Ходил, потому что были основания. И получил, между прочим.

– Между чем? Хе-хе. Еще бы не получить, экспертиза – штука точная, не обманешь. Верно?

С этими словами Иван Федорович раскрыл принесенную им папочку и вытащил пару листов, сцепленных скрепочкой.

– Мой сын, не дай постели датских королей служить кровосмешенью и распутству… Вот она, родимая. Настоящая. С подписью, со штемпелем. Давай-ка почитаем, поинтересуемся.

Иван Федорович нацепил очки.

– Так, цифры пропускаем, в пролетарскую суть вникаем… Ага, вот. Выводы. «Направленные на исследование следы бурой жидкости, изъятые с платья гражданки Райман Е.М., являются кровью второй группы, резус положительный. Кровь, принадлежащая гр. Сарафанову И. В., относится к первой группе…» Тыры-пыры, тыры-пыры… Во как! Это, стало быть вовсе и не сарафановская кровь на Катьке-то была? А Ивана-то арестовали! Значит, то ли прокурор слепой, то ли я идиот. Как думаешь, Толик? Я идиот?

Анатолий Львович обильно увлажнился потом, еще раз промокнул лоб и выжал платок. Щеки порозовели, – видно, общение с коллегой вызывало раздражение кожи.

– Может, магнитные бури тогда налетели, или затмение луны приключилось, раз прокурор группы крови перепутал? Ан нет! Не было тогда ни бурь, ни затмений. Это хитрожопый следователь Толя затмение устроил, сунул в дело совершенно другое заключение. Где и группы совпадали, и резусы. Тип-топ. Ай, молоц-ц-ца! Глупо волноваться из-за каких-то там пятен. Будут пятна какие надо. А как следователь эксперта сумел уговорить, без разницы. Главное, что поехал Ваня Сарафанов в тюрьму. Выпить, конечно, Ваня любил, особенно на халявку. Как уж его к этой Катьке занесло? Чего он там у нее пил и сколько? Не известно. Проснулся, в итоге, с ширинкой расстегнутой да рожей расцарапанной. Катька сопли утирает горючие, а в дверь участковый стучит-барабанит. «Что, Катюша, случилось?» – «Да как же, Иванушка? Ведь домогался ты до меня грязно, а потом и вовсе надругался над девичьей честью. Трахнул, короче. Неужто не помнишь?» А Иванушка до того уставший был, что действительно не помнил. Участковый Ваню – в кандалы и в участок. Следом Катенька с заявлением. А потом и следователь Толя подключился, дельце возбудил. Такая, блин, вечная молодость.

Анатолии Львович больно переваривал услышанное – капельки пота, будто сережки, повисли даже на мочках прокурорских ушей. Его, как истинного любителя поэзии, не могло не огорчить услышанное. Особенно тот факт, что первое, настоящее заключение эксперта сейчас вдруг оказалось у этого старого козла.

А старый козел Иван Федорович не унимался:

– И чего это следователь Толя такое рвение проявил? Он все дела по изнасилованиям еще на начальной стадии разваливал – «сама дала!». А тут… Какого, спрашивается, члена? Как раз дело в нем, в члене. Ведь кроме того, что Толя с Ваней в одной школе учились, так еще и за одной и той же дивчиной бегали. А дивчина гарна взяла да и Ваню выбрала, не понимая, что страдает Толя и мучается душою. И ни на какие Толины уговоры не поддавалась, и слушать-то ничего не желала. Обидно стало Толе, что его, крупного следственного работника с отдельной квартирой, променяли на какое-то быдло из общежития. Не по-взрослому это, не по-серьезному. И стоит, наверное, раскрыть невесте глаза, кто есть на самом деле ее будущий супруг-избранник. Какой он маньяк-насильник. На первых встречных женщин кидается, просто Чикатило. Сексу – бой! Спасибо, Толя, спасибо, родной. Раскрыл ты мне очи мои затуманенные А Толя от радости, что так судьба повернулась, потерял голову свою находчивую да вот эту бумажку на столе и бросил без хоза. Нельзя такие бумажки без хоза бросать. Их глотать надо или, на худой конец, сжигать в пепельнице, а пепел в форточку выдувать, как Штирлиц делал.

– Это ты, значит, у меня по столу шакалил? – прошипел задетый за живое прокурор.

– Я не шакалил, а присматривал, как наставник. Нельзя в системе без призора да присмотра. И если б паренька в тюряге не задавили, эта бумажка бы еще тогда нашлась. Но… Преставился раб Божий Иван, царство ему небесное. Бумажка-то уже вроде как бесполезна для него, выкинуть ее да забыть. Но в нашем деле любая бумажка дороже свободно конвертируемых рублей. Я и приберег ее до лучших времен, как знал, что пригодится… Вот я и хочу сейчас вернуть ее тебе. Дорог шампунь к перхоти…

– Можешь свою сраку ею подтереть.

– Это ты, Толик, сгоряча, от досады, – все так же спокойно и размеренно продолжал Иван Федорович. – Можно, конечно, и подтереться, да испачкаться боюсь… Дело-то в архиве лежит, поднять не долго. И рассмотреть повнимательнее, что в нем за экспертизка. Да почитать, что там Катенька говорила. Кстати, а не с ней ли я третьего дня тебя в кабаке на площади приметил? Рыженькая такая, в белой юбчонке? И кабак ничего, из дорогих. ан вы, оказывается, в сотоварищах ходите? Дружба, никак?

– Хм… Ладно, давай по-деловому. Сколько хочешь?

– Чего? Денег, что ли?

– Что ли.

– Ты, наверное, Толик, главного не осознал. Не деньги мне, старому человеку, нужны. А раскаяние твое, глубокое осознание случившегося. Чтоб порадовался я за душу спасенную.

– Ты прямо апостол.

– Много повидал, Толик, да всякого. Как, к примеру, в Питере блокадном всю бригаду поваров к стенке поставили, потому что булочки к завтраку в Смольном недостаточно теплыми оказались. Я тогда совсем молоденьким был, несмышленым… Сам всяческих глупостей натворил. И теперь вот искупить хочу, чтобы перед Господом не с одними грехами предстать. Ты, когда до моих годков доживешь, поймешь. А в тридцать лет, конечно, только Христос не грешил. Так его за это и на крест.